— Да нет, почему же?

— А мне вот твои игрушки нравятся больше, чем стихи.

— Ну что вы! — обиделся Степа. — Игрушки, они и есть игрушки. Так, от скуки возьмешь и смастеришь что-нибудь…

— Неправда, не от скуки. Душа у тебя к этому лежит. Придумать хорошую игрушку не каждый сумеет. Тут надо поэтом быть.

— Поэтом?!

— Да, да. Поэты, они не только стихи пишут… Нелегкое это дело, писательское. Зайдешь к нам, я тебе покажу, сколько Федор Петрович бумаги извел, прежде чем его печатать стали. А ведь ему и рассказать было что: страну исходил вдоль и поперек, плоты на Волге сплавлял, золото мыл, скотину пас, воевал, детей учил. А что ты видел, о чем расскажешь?

Степа зябко поежился. Надо было защищать себя, объяснить, почему стихи — истинное его призвание, но он ничего не мог сказать: слова приходили на ум вялые, пустые.

— Ты, Степа, извини, что я так настойчиво в твои дела вмешиваюсь. У меня свой такой растет, Никитка. — Надежда Егоровна кивнула Степиной матери. — Больно нам, когда вы, молодые, жить начинаете так, сгоряча, не подумав…

В июле Варя собрала документы, запечатала в конверт и отослала по адресу музыкального училища. Вскоре пришло извещение: Варя была допущена к приемным испытаниям. Накануне дня испытаний Надежда Егоровна помогла Варе собрать чемоданчик с вещами, сунула ей в карман деньги, проводила до конца улицы.

— Ну, Варюша…

— Понимаю, Надежда Егоровна… С победой ждете… — Она вдруг нахмурилась, прикусила губу. — Не выдержу — на Урал уеду. От стыда уеду.

— Ты, главное, не волнуйся… Спросят, не сразу отвечай, подумай. Письменную работу, перед тем как сдать преподавателю, перечитай. Я ж тебя знаю: всегда ты слова не дописываешь.

Варя пошла к вокзалу.

Два дня Надежда Егоровна занималась хозяйством, а на третий чуть свет неожиданно собралась и уехала в Москву. С вокзала автобусом добралась до музыкального училища. Было еще рано. Надежда Егоровна присела в скверике, около газона с взъерошенными, мокрыми от поливки цветами. Сумрачный дворник с гибким резиновым шлангом в руках перегонял Надежду Егоровну с одной скамьи на другую. Но сердце у дворника было доброе.

— Рано вы переживать начинаете, мамаша, — заговорил он. — Сейчас пока дело темное, кто сдаст, кто не сдаст. Дней через восемь приходите.

Показались первые группы экзаменующихся. Мелькнул белый беретик Вари. Надежда Егоровна поднялась ей навстречу.

— Зачем вы?.. Случилось что-нибудь? — встревоженно спросила девушка.

— Как письменная?

— На четыре, Надежда Егоровна… А вы только затем и приехали, чтобы узнать?..

— Ну что ты! Я к подруге, погостить. Дай, думаю, зайду кстати…

Но в Москве Надежде Егоровне делать было нечего, и к вечеру она уехала домой. Дней через десять вернулась из Москвы и Варя. Весь путь от станции она шла спокойно, но перед самым домом Звягинцевых не выдержала, вбежала в калитку и, подкравшись к работавшей на огороде Надежде Егоровне, крепко обняла ее.

Накануне первого сентября Звягинцевы провожали Варю в Москву на учебу. На дощатой платформе было тесно и шумно. Протолкавшись через толпу, к Звягинцевым подбежал Степа.

— А я к вам домой заходил, — сообщил он, тяжело дыша. — Проститься!

— Ну и как, Степа? — обрадовался Федор Петрович. — Тоже студент? Приняли?

— Принять-то приняли… Я, Федор Петрович, в Институт игрушки еду.

— А в Литературный не вышло? Провалился?

— Да не совсем… — Степа замялся. — Я, по правде говоря, и не подавал туда. Как-то так попутала меня эта игрушка…

— Смена курса, значит… — хмыкнул Федор Петрович. — Ну-ну, тебе виднее. — И он отошел в сторону.

Надежда Егоровна и Варя стояли около вагона.

— Ну, вот и все… Учись теперь… Пиши нам… — Надежда Егоровна поправила Варе воротник блузки. — Соскучишься — приезжай погостить…

Зычно закричал паровоз, поезд тронулся. Варя чмокнула Надежду Егоровну в щеку и вспрыгнула вслед за Степой на подножку вагона. Держась за поручни, они что-то кричали, махали руками, а Надежда Егоровна двигалась вместе со всеми провожающими по платформе, приподнималась на цыпочки, чтобы дольше видеть белый Варин беретик и стриженую голову Степы.

Потом Звягинцевы направились домой. Шли щербатым кирпичным тротуаром мимо деревянных покосившихся заборов. Из тесных палисадников выбивалась листва кустарников, припорошенная пылью, выглядывали шапки белых и желтых цветов.

Федор Петрович был молчалив и задумчив.

По тротуару, перегоняя Звягинцевых, спешили к базару мальчишки и женщины с полными корзинами грибов. Надежда Егоровна взяла мужа под руку.

— Ну вот, Федор, и опять мы без домработницы…

— Так-то, пожалуй, спокойнее, — сказал Федор Петрович. — Однако я в толк не возьму: с какой стати Степа Институт игрушки облюбовал? Бредил поэзией, стихами — и вот вам, пожалуйте… — И он посмотрел на жену: — Не твоих ли это рук дело?

— Ну что ты! У Степы своя голова на плечах, — усмехнулась Надежда Егоровна и, остановив проходившего мимо мальчишку, заглянула к нему в корзинку. — Чуешь, Федор, грибная пора подходит. Давненько мы с тобой в лес не ходили.