Шрифт:
Состоялся 26-й многомускульный чемпионат, по наибольшим рывкам на первом месте — Мут, по гармонии — Чеигр, по красоте — Винна.
Где-то а глубине Земли обнаружена странная табличка: ей миллионы лет, на ней знаки непонятные, и в ней запаяна крупица урана. Неужели…
Первый раз в жизни меня вдруг вызвали издалека. И Сигма не могла придержать вызова, потому что Смерть прорвалась ко мне — смерть Рама. Он прощался со мной, сказал, что оставляет мне свое в глуби Кристалла.
Я теперь ежедневно буду понемногу слушать, принимать, наследовать его знания. Но ведь дедушки Рама самого не будет! Сигма, бессмертная, что же это? Не надо, не старайся отвратить мои слезы, я никогда на постыжусь, не пожалею о них. И само собой пришло:
Сыплет дождик, я знаю, хоть разделен с ним холодной высокой стеной, хоть Сигма его заведет… Сосны любят и ветер и дождь, — они созвучны Друг другу. Я под облако лягу, чтоб молнии рядом сверкали. Буду с тучей лететь над горячей дорогой, Кристаллом и бархатно-сизой обителью Тонки; лететь, пока не развеется туча и я не увижу голубые, в Луну уходящие стрелы. Тогда лишь взгляну в глаза Рама, его самого в жизни я уже никогда не увижу…И вдруг ощутил, как переплелись слова и цвета, а я прежде не понимал… И мой уголок: столик, оцарапанный по углам во время игры а планеты; узорчатые мои тарелочки; домик, в котором живет Длинноус, — до того мне не хотелось бы покидать, никогда… Пусть останется со мной — ладно?
И черные вдруг распустились, раскрылись цветы, и я увидал, как звезда отразилась в росе: открыл откровение черных цветов…Сигма, я уже не могу! Опять рассеяла, взвихрила мысли о времени и гравитации; услала в горы, там думается иначе, не так, как у рабочего стола. И еще лезет со своими ассоциациями из «Опыта человеческой мудрости». Ну, к чему это? Хватит. Я пошел к Петьке — он все мастерит своих маленьких спортсменов, комбинируя переходы субмышц в ориентированный металл. В жизни я бы не стал заниматься подобным. А может, Петька к чему-то придет?
Я попросил у него инструменты. Он не спрашивал, для чего, а я не сказал. Скажу потом, он — друг, поймет…
…Тетя Сигма, слушай, я говорю с тобой в последний раз, вернее, ты слышишь меня в последний раз. Спасибо за все, что ты принесла мне, но довольно. Когда-нибудь я пойму тебя всю, без остатка, а ты меня — никогда. Ты хорошо усвоила, что мне нужно и чего не нужно, но ты не знаешь, как мне жить, а если знаешь, то по-своему, по-вчерашнему.
И, кроме того, мне надоело:
1. Усваивать малый энциклопедический курс.
2. Редко видеться с Петькой и Тонкой.
3. Почти ничего не делать для человечества.
4. Соблюдать режим первого порядка.
5. Носить общие костюмчики.
6. Вечно ощущать твое наблюдение.
Прости, Сигма, но иначе не могу.
Я спрячу только одну твою детальку, и мы оба успокоимся. И оба мы воскреснем для другого — нового. Ты стала опытней со мной, так оставь меня и воспитывай другого новорожденного. А я пойду сам по себе. Один, без тебя. Прощай и пойми меня.
Я осторожно вынул из главного блока Сигмы крохотную детальку, соединяющую Сигму с миром. Один за другим закрылись ее глаза, она похолодела.
Через несколько часов явился Арно, юноша лот семнадцати. Воскрешать Сигму. Я объяснил ему все: о себе, о ней, о времени, о гравитации, о том, что пора мне жить совсем свободно, по-своему. Он, Арно, слушал меня, улыбаясь. И он увез от меня Сигму. Ведь когда ему, Арно, было двенадцать, он совершил то же самое…
Ион Хобана
ЛУЧШИЙ ИЗ МИРОВ
Румыния
Научно-фантастический рассказ
Вторая национальная премил
Техника — молодежи № 11, 1962
Рис. А. Побединского
На операционном столе пилот казался выше ростом, чем человек, которого профессор помнил по газетам, кинофильмам и телевизионным передачам. Продолжительная гипотермия придала его телу холодность и твердость мрамора. Мраморным казалось и его бледное, бескровное лицо с синевой под закрытыми, глубоко запавшими глазами.