Шрифт:
— И то пора, прости, Господи, нераденье мое.
Постельничий хлопнул в ладоши. Тотчас же в опочивальню, склонившись до земли, один за другим, вошли шесть стряпчих и спальников. Отвесив по земному поклону, они приступили к обряду государева одевания.
Наскоро умывшись, царь собрался в крестовую, но на пороге неожиданно снова повернул в опочивальню. За ним неслышною тенью скользнул постельничий.
— Лежат, горемычные, — с глубокою кручиною произнес Алексей, опускаясь на колени перед коробом. — Лежат, спокинутые сиротины мои!
Федор вытер кулаком повлажневшие глаза и поднял крышку. Из короба пахнуло запахом плесени. Видно было, что давно ничья рука не касалась вороха полуистлевших детских забав.
— А вот и конек мой немецкого дела, — сказал Алексей и нежно погладил сбившуюся в войлок гриву.
Затем он достал потешные латы, приник к ним щекой.
— Доброго здравия, друга мои верные! Спокинул я вас, неразлучных моих… Памятуешь ли дни мои юные? Памятуешь ли, каково скакивал я на коньке своем скакунке? — спросил он Федора и мечтательно зажмурился. — Колико годов прошло с детской поры, а все сдается — токмо рученьку протянуть и достанешь те годы младые.
Федор сочувственно покачал головой.
— Сесть бы, Федя, на того скакунка деревянного, — продолжал государь, — обрядиться бы в латы потешные и ускакать далече-далече, к тем годам златым моим, в коих несть человеку ни кручины, ни заботушки… В остатний бы нынешний день остатнею потехой потешиться!
Он вскочил вдруг и шумно захлопнул короб.
— Чтоб и не зреть нам боле сего!.. Нынче же вон! Захоронить под землей.
Отец Вонифатьев встретил царя на пороге Крестовой и во второй раз благословил его золотым, в изумрудах, крестом.
Медленно и проникновенно читал Алексей положенные молитвы, скрепляя каждое слово крестным знамением и поклоном.
После утомительно долгой службы протопоп окропил царя святою водою.
— Соловецкие мнихи воду сию доставили, — с гордостью объявил он.
В передней дожидались бояре, окольничий, думные и ближние люди. Увидев царя, они упали ниц и так пролежали до тех пор, пока раскачивавшаяся фигура Алексея не скрылась в тереме.
Вскоре в переднюю ввалился Борис Иванович Морозов. Свысока оглядев собравшихся, он торжественно поднял руку.
— Волит великий государь сидеть нынче с окольничим Петром Тихоновичем Траханиотовым, да с судьею земским Левонтием Степановым Плещеевым, да с думным дьяком Назарием Ивановым Чистым, да с постельничим Федором Михайловичем Ртищевым [3] .
Федор вышел в терем первым. За ним чинно потянулись остальные вызванные. Чуть слышным ропотом провожали их не удостоившиеся царского приглашения.
— Токмо нынче и свету стало у государя, что в Траханиотовых да в Плещеевых! — ворчали иные из них.
3
Вонифатьев Стефан — протопоп московского Благовещенского собора, духовник царя Алексея Михайловича. Плещеев Леонтий Степанович — судья Земского приказа. Убит во время мятежа 25 мая 1648 г. Ртищев Федор Михайлович — постельничий царя Алексея Михайловича.
— Ужо не миновать стать, наступит времечко и вовсе повелит Алексей Михайлович не казаться перед очи свои! — вторили другие и переглядывались исподлобья, по-бычьи сгибая головы.
Царь развалился в высоком кресле и с блаженной улыбкой прислушивался к веселому перезвону колоколов.
— До чего же, Господи, умильна жизнь христианская, — молвил он и милостиво похлопал по спине Бориса Ивановича.
Морозов приложился к царевой руке.
— Всю душу положил я на то, царь государь и пестун мой, чтобы возлюбил ты великою любовью Христа пропятого…
Он помолчал, переглянулся с Траханиотовым и болезненно перекосил лицо:
— Токмо бы смуту избыть на Руси… Токмо тихо было бы в государстве нашем.
Алексей встревоженно приподнялся.
— Аль вести недобрые? Ну, чего им надобно, тем смутьянам?
— Батогов, государь! — резко бросил Траханиотов.
— Да дыму пищального, — прибавил Плещеев.
Ртищев сидел в стороне и не принимал участия в сидении [4] . Алексей поманил его пальцем.
— Слыхивал? А ты все норовишь смердов потчевать хлебушком да словом евангельским.
4
Сидение — заседание.
Плещеев и Траханиотов обдали постельничего высокомерным взглядом.
— Млад еще Федор Михайлович в государстве разуметь.
От лица Ртищева отхлынула кровь:
— Коль я млад и неразумен — выходит, царь еще неразумней меня по большей младости годов своих!
Морозов в ужасе отшатнулся к стене.
— Молчи!
Но постельничий уже кипел и никого не слушал, кроме себя.
— То-то, — кричал он, — судья с окольничим государевой младостью пользуются да его светлым именем всей Москвой володеют!