Шрифт:
— Ликуйте, православные! Великий государь ныне побрачиться изволил!
Отлежавшись на камне у Оружейной Палаты, Траханиотов пошел во внутренние покои.
Из царевой трапезной рвался наружу пьяный гул, скомороший гомон. В сенях, монотонно постукивая подковами, выбивали шаг дозорные стрельцы. Окольничий забрался в угловой терем и грузно опустился на пол. Едва щека его коснулась половицы, вдруг все завертелось и крикливо провалилось в пропасть. Он хотел позвать на помощь, но захлебнулся в густом клейком, как кровь, мраке.
В терем вошел Милославский и затормошил спящего. Когда Петр Тихонович пришел в себя, Милославский усадил его на лавку и ткнулся губами в ухо:
— Дело бы не пропил!
Траханиотов забегал глазами по темному терему.
— И в думке не держал, чтобы пить.
Он глубоко вздохнул, обдав соседа винным перегаром.
— Кой тут хмель, коли не токмо что, а дых… ик!.. дых нуть нынче стало не можно.
Илья Данилович предостерегающе приложил палец к губам.
— Не подслушал бы кто.
Они умолкли и скромно уселись подле окна. Чуть поблескивали одетые в иней стены нахохлившегося Кремля. Точно вздрагивая и старчески сутулясь, маячила сквозь студеный туман звонница святого Лазаря. Недобрыми думками лепилось к ней каркавшее воронье.
— Вороний гомон к метелице, — зябко поежился Милославский.
Притихший было ветер снова лютел, угрожающе точил о стены когти и бороздил высокие сугробы. Небо разбухало, мутнело.
— Одначе, и за дело время приниматься, — встрепенулся Илья Данилович, уловив звуки знакомых шагов. — Морозов жалует.
В дверь просунулась голова боярина. Траханиотов почтительно вскочил с лавки, и сидевший на другом конце Илья Данилович брякнулся об пол.
Морозов помог ему встать, неодобрительно пожевал губами:
— А не к добру то. Не домовой ли бродит по терему?
На лбу Милославского вздулась шишка. Он ущипнул за плечо Траханиотова: «Подай ефимок» [6] , и, вырвав из рук соседа монету, прижал ее к ушибленному месту.
Морозов распахнул двери, прислушался. В сенях было темно, тихо. Только из дальнего конца еле доносились шаги дозорных стрельцов. Вглядевшись пристально во мрак, боярин успокоенно прикрыл дверь.
6
Ефимок — рубль.
— Пора начинать, — предложил он, прижимаясь спиной и ладонями к остывшей печи.
Траханиотов сморщил изрытый оспой лоб.
— Гоже ли без Левонтия да Грибоедова?
Борис Иванович лукаво подмигнул:
— В Разбойном Левонтий, а Грибоедов за Пронским блюдет.
Усевшись под образа, оба склонили друг к другу головы и едва слышно зашептались о чем-то.
Вскоре прибежал запыхавшийся Грибоедов.
— Замышляют! — объявил он упавшим голосом и изнеможенно опустился на лавку. — Князь Никита Иванович при мне царю наушничал, будто надумал Милославский весь род Романовых смертию извести, да через дщерь свою, через Марью Ильиничну, царицу, самому на стол на Московский сести.
— Эк, тараруй [7] , — сплюнул сердито Илья Данилович. — А еще именуется дядькой царевым… рыжемордый!
Друзья снова прижались друг к другу и продолжали совещаться.
Наконец Морозов и Грибоедов, ударив с друзьями по рукам, ушли. Окольничие развалились на лавке.
— Попочивать маненько, — нараспев зевнул Милославский. — Авось, коли понадобимся, покличут.
Траханиотов попытался что-то ответить, но не успел — хмельной сон опять овладел им.
7
Тараруй — болтун.
Вернувшись в трапезную, Грибоедов учтиво вытянулся за спиной Никиты Ивановича.
Алексей, развалясь в золоченом кресле, с видом знатока следил за непристойной пляской иноземных скоморохов. В глубине зала, на возвышении, неумолчно трубили трубачи.
Грибоедов наклонился к уху князя Никиты.
— Вести недобрые.
Спокойно допив свой овкач, Романов встал и, чуть подергивая левой ногой в лад трубачам, затопал в сени. За ним незаметно проскользнул и Грибоедов.
— Дурные вести, — повторил он вполголоса, — замышляют противу тебя.
— Да ну?
— Как перед образом. — Дьяк оглядел подволоку, точно искал на ней икону, и вытянул тонкую шею. — Плещеев в Разбойном приказе сидит да двух людишек разбойных навычает небылицам противу тебя, Пронского да князь Черкасского.
Никита Иванович злобно расхохотался.
— А поглазели бы мы, как кречета вороны заклюют!
— А те разбойные норовят письма воровские на Москве пустить, — шепнул раздраженный несерьезностью князя Грибоедов, — дескать, пошлина соляная — затея Никиты Романова.