Василий Никитич Татищев отправился к Голицыну не без некоторого смущения и не без сопротивления своих друзей. Ему указывали на судьбу Ягужинского, советовали укрыться, надёжно спрятаться в ответ на голицынский зов, поскольку верховникам, несомненно, ведомо было, что он, Татищев, главный оратор на тайных дворянских сходках. И уж ни в коем случае не предполагали, что он не только не скроется, но и примет приглашение старого Голицына. Однако Василий Никитич часто делал в своей жизни то, что никто не предвидел, и обычно такие нежданные ходы выходили ему же на пользу. Он не то чтобы привык играть с судьбой, но верил, что иногда самые рискованные поступки приносят удачу, в то время как самые продуманные и осторожные действия ведут к несчастью. Признался же однажды Василий Никитич Петру Великому в том, в чём никто в Российской империи не осмелился бы признаться, опасаясь костра: в зарождающемся в нём неверии в Бога.

И что же: когда Пётр услышал, что он, Василий Никитич, не верит ни в каких богов, а верит только в разум, великий государь столь был поражён его откровенностью, что, хотя и сделал ему словесный выговор, с тех пор почитал его интересным человеком и частенько вёл с ним споры о Боге. Во время этих споров, а точнее разговоров, о Боге и человеческом предопределении, Василию Никитичу часто начинало казаться, что Пётр I не столько его, Татищева, сколько самого себя стремился убедить в существовании божественного Промысла.

Так же и в другом случае, когда Василий Никитич командирован был на Урал управлять тамошними государственными заводами... Тогда он бесстрашно обличил всесильных Демидовых в неправых делах. И опять судьба отметила сей поступок. Когда стали искать, кому ведать Монетным двором Российской империи, понадобился, само собой, честный человек, и все вспомнили о Василии Никитиче, и он получил место управителя.

Потому, получив приглашение Голицына, которое многие рассматривали как ловушку, Василий Никитич приглашение принял. Вспомнилось ему и новогоднее посещение старого князя, и откровенный разговор с ним.

«Союз его с Долгорукими — союз вынужденный. И цель у них общая токмо по видимости. — В этом Василий Никитич, в отличие от друзей, был убеждён по всем поступкам князя Дмитрия. — Ведь в конечном счёте только князь Дмитрий и его брат Михайло помешали взойти на престол Катьке Долгорукой...»

Василий Никитич Татищев сидел в уже знакомом кабинете старого Голицына и, как нигде в Москве, чувствовал себя в покое и безопасности. Возможно, оттого, что он в те годы уже собирал материалы для истории России, мысли его носили общий, а не частный характер. И в старом Голицыне Василий Никитич видел не столько всесильного министра, по одному приказу которого его могут заковать в кандалы и сослать в Сибирь, а одного из тех немногих на Руси людей, для которых общий интерес всегда стоял выше интереса частного. И разногласица у Татищева с князем Дмитрием, следовательно, выходила только из-за разного понимания, в чём он кроется этот действительный государственный интерес будущих судеб России.

В тот тревожный февральский вечер разговор Татищева был для старого князя непростой. То была отчаянная попытка перетянуть на свою сторону учёную дружину, сторонников и прямых наследников Петра I.

— Ясно определите, сударь, границы ваших политических чаяний, и вы увидите, что они совпадают с тем пределом для самодержавия, который готовит Верховный тайный совет... — настаивал Голицын.

— Каковы же будут способы государственного правления? — с лукавым простодушием спросил Татищев.

— Извольте! Вот мои просьбы... — На столе появилась пачка голландской бумаги, исписанной твёрдым голицынским почерком. Голицын был дальнозорок и потому читал бумагу, отодвинув лист подальше от глаз, — получалось не без торжественности.

«Не персоны управляют законами, но законы управляют персонами!» — громко сказал он. «Что ж, это громогласное заявление прольёт елей на раны всех пострадавших от временщиков и мздоимцев...» — подумал Василий Никитич. Да и следующее разъяснение Голицына: «Верховный тайный совет существует ни для какой собственной того собрания власти, но только для лучшей государственной пользы», — многих, опасающихся тирании Совета, успокоит. Василий Никитич про себя примерял, как воспримут эти голицынские способы в особняке Черкасского.

Было ясно, что всех устроит и обещание Голицына впредь «всё шляхетство содержать, как и в прочих европейских государствах, в надлежащем почтении», освободить дворян от службы в низших чинах, производить в офицеры через кадетские роты.

Василий Никитич не без внутренней радости принял также уверение Голицына, что отныне повышение в чинах будет идти «только по заслугам и достоинству, а не по страстям и мздоимству». Для «птенцов гнезда Петрова», выбившихся наверх через свои многие труды, ратные подвиги и способности, эта уступка со стороны родовитой знати имела немаловажное значение. Взял на примету Татищев и ещё одну уступку со стороны Голицына: «не назначать в Верховный тайный совет более чем двух человек из одной знатной фамилии». Впрочем, как понял Василий Никитич, пункт сей касался более Долгоруких, поскольку Голицыных в Совете было всего двое. И подумал, что в главном его прожект и прожект князя Дмитрия по-прежнему расходятся. Ведь ни отменять Верховный тайный совет, ни заменять его Сенатом Голицын не соглашался.

«Верховный тайный совет есть власть исполнительная. Сенат — власть судебная, создаваемые палаты — высшая и низшая — будут нести бремя власти законодательной. Разделение властей — вот мой политический принцип!» — ясно и чётко заключил Голицын. За этой ясностью стояли годы политических раздумий, которые начались для Дмитрия Михайловича в Киеве, где он был образцовым генерал-губернатором, продолжались в Петербурге, когда он вместе с Фиком по указу Петра I подготавливал административную реформу и для того сравнивал политические системы разных стран, и закончились в Москве, где он, будучи первенствующим членом Верховного тайного совета, мог на деле убедиться, сколь нужно в государственном механизме чёткое разделение властей. К этой мысли Дмитрий Михайлович пришёл не как политический прожектёр (во Франции примерно в те годы к этому политическому принципу пришёл знаменитый просветитель Монтескье), а как практик-администратор, но от этого нисколько не снижалась его заслуга перед отечественной историей. И Василий Никитич, политические помыслы которого были весьма туманными и заключали постоянные колебания между самодержавием и ограниченной монархией, понял вдруг, что Голицына, как человека твёрдого принципа, ни ему, ни его единомышленникам ни в чём не переубедить. Ведь из принципа разделения властей вытекал и общий характер прожекта Голицына: монархия, которая делит исполнительную власть с родовитым Верховным тайным советом.