Знал хитроумный толкователь писаний и правил: Алексей Михайлович, соорудивший собор 1660 года его мыслью и его проворством, не отпустит такого советника в решительное для Русской Церкви и для всего царства время. Но коли оставит, так и заступится перед приезжими патриархами, которые прежде Никона могут осудить его. Делишки за Паисием Лигаридом числились самые тёмные, и на Востоке об этом знали.

Алексей Михайлович не понял тонкой игры газского владыки.

— Закончим суд над Никоном, награжу и отпущу! — отставил челобитную Алексей Михайлович.

— Боюсь, великий государь: моё пребывание только осложнит дело. Не меня ли хотят судить патриархи? Много ведь чего сыщут. Отпусти, Бога ради!

— Сиди! — рассердился царь. — Не ради тебя ехали... Подождём Мелетия, допросим как следует.

И сидели, не расходились, пока не явился иподьякон.

Спрашивал Мелетия боярин Никита Иванович Одоевский:

— Скажи не лукавствуя, знают ли вселенские патриархи, чего ради позвал их в Москву великий государь? О суде над Никоном знают?

— Ни единый человек о Никоне патриархам не говорил, — ответил Мелетий. — Но святейший до моего похода на Восток писал в Константинополь и в другие места о том, что его нельзя судить за уход. Об этом патриархи знают.

— Смотрел ли стрелецкий голова Матвеев за воеводами, за приказными людьми, когда они подходили под благословение к патриархам? — спросил царь.

— Смотрел, великий государь! Всюду, где были святейшие, был и твой слуга Матвеев.

— Господи, будь милостив к нам, грешным! — воскликнул Алексей Михайлович.

Мелетия отпустили. Спохватились, вернули, приказали узнать у патриархов, сколько встреч делать, дабы не умалить по неведенью их достоинства.

— Довольно пугаться! — сказал наконец царь — Пришла пора многой радости. Патриархи святого Востока у стен града нашего. Не платье — души приготовляйте для встречи.

А самому нет покоя. Побежал в Столовую палату смотреть патриаршие кресла. Живописцу Кондрату Ивлеву для золочения маковок было отпущено двести листов сусального золота. Да ещё сто для большого стола, за которым патриархам сидеть. На этот стол одного сурику кашинского было куплено четырнадцать фунтов. Кресла — как троны, стол — как престол.

Поглядел государь лавки, хорошо ли сукном обиты, поглядел столы, приготовленные для пира. Всё было лепо. И вдруг подумал: «А ведь опять-таки для собинного друга стараюсь».

Москва охорашивалась, как вдова перед новым замужеством. Суетился царь, перебирали свои грешки церковные иерархи. Страшились честного суда.

Ждали восточных патриархов раскольники, иные верили: за истину истинно благочестивые пастыри заступятся, благословят правых, ложь назовут ложью.

Беспокойство всколебало воздух над Россией. В дремучем лесу, в отгороженной от мира болотами, дикими зверями, чащобами, рекой, в Виданьской пустыни встрепенулся кроткий старец Епифаний. Мало кто знал об этом молитвеннике.

Разве что Савва вспомнил, досадуя на патриархов — не увидел в их жизни ни святости, ни благочестия. У Епифания в пустыньке Савва искал у Бога прощения за свою мирскую жизнь. Ненадолго хватило...

Годы с той поры минули, а Епифаний смиренно молился, не помышляя об иной для себя жизни, с бесами воевал, но иное было написано на скрижалях его судьбы.

Явился ему во сне соловецкий архимандрит Илья, у которого постригался в иноческий образ. При жизни был Илья суров и на небе не смягчился.

Подошёл к изголовью спящего и сказал строго:

«Лежишь! Богу молиться умаялся. По молитвам Бог даёт. А благочестие-то зело захудало на Русской земле. Захудал царь. Вставай, Епифаний! Не ленись. Пиши книги, обличай нечестивого царя! Да обожжёт гордого смиренное Слово, да опамятуется, обратится к истинной вере Христовой, к старой вере отцов. Спаси царя, инок! Не надейся на архипастырей, ни на кого святого дела не перекладывай. И ты — ответчик!»

Вложил в правую руку перо и пропал.

Проснулся Епифаний, пальцы сложены, будто перо держат.

Слава Богу, были и бумага и чернила. Пошёл на берег реки, насобирал перьев, оброненных птицами. Сел книги писать против отступничества, спасать мир от злого греха.

И сидя этак, под оконцем, складывая слово к слову, истину к истине, услышал он однажды — едет кто-то. Думал, почудилось. А под окном — крестьянин.

Постучать не посмел, от страха Божьего едва лепечет:

— Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас.