Шрифт:
Шествие между тем через Спасские ворота прошло в Кремль. У соборной церкви Успения Паисия и Макария и пришедших с ними приветствовали митрополиты новгородский Питирим, ростовский Иона, газский Паисий Лигарид, архиепископ рязанский Иларион, епископ черниговский Лазарь Баранович.
И здесь был крик.
— Волки прискакали! Плачь, Москва! Плачь, народ русский! Плачь, царь-государь! — юродивый Фёдор кричал сие с колокольни Ивана Великого, уняли его дюжие звонари, посчитали ему рёбра с усердием, еле отдышался...
Патриархи клики, может, и слышали, да не поняли... Видели общее ликование.
Святейших и всё великое посольство святого Востока проводили с молебственным пением на Кириллово подворье, разместили, оставили отдыхать с дороги.
Алексей Михайлович, утомлённый торжеством, придя к себе наверх, не забыл кликнуть Дементия Башмакова, приказал:
— Отправь к Никону кого-нибудь из подьячих. Пусть на словах передадут: «Ты хотел суда святейших, судьи пришли, и с ними судья всея Вселенной».
Царица Мария Ильинична радовалась приходу восточных патриархов:
— Слава Богу! Отставишь теперь от себя церковные дела. А то и не поймёшь: царь ли ты али папа?
— Я, голубушка, помазанник Божий! — строго сказал Алексей Михайлович. — Мне церковных дел нельзя совсем от себя отставить. Перед Господом за церковное благолепие ответчик.
— Неужто так понравились тебе поповские свары?
— А ведь ты дура дурой! — вскипел Алексей Михайлович.
— У святейших, что ли, научился жену хаять? — не сдержалась и Мария Ильинична.
— Дура! У святейших жён не бывает!
— И верно, дура, — согласилась царица.
Алексей Михайлович тотчас и простыл:
— Прости, Бога ради! Господи! Отгони от меня дьявола! В такой дивный день грешу.
Трижды плюнул: налево и перед собой. Мария Ильинична тоже поплевала. Помолились, поцеловались, поплакали.
17
4 ноября, выказывая величайшее почтение, через единый день по пришествии великий государь принял патриархов в Грановитой палате. Красное царское слово было истинно золотым, достойным багрянородного.
— «Вас благочестие, яко самих святых верховных апостол, приемлем! — восклицал в сильном волнении Алексей Михайлович, перехватив восторженные взоры Симеона Полоцкого. — Любезно, аки ангелов Божиих объемлем! Верующе, аки всесильного монарха всемощный промысл вашим зде архиераршеским пречестным пришествием всяко в верных сомнение искоренити, всяко желаемое благочестивым благое исправление насадити и благочестно, еже паче солнца в нашей державе сияет, известными свидетелями быти и святую российскую Церковь и всех верных возвеселити, утешити. О святая и пречестная двоице! Что вас наречём, толик душеспасительный труд подъемщих? Херувимы ли, яко на вас почил есть Христос? Серафимы ли, яко непрестанно прославляете его?»
И много ещё сказал, удивляя даже Макария, который был гостем царя одиннадцать лет тому назад {42} .
Макарий за годы разлуки усох, ещё больше потемнел, стал выше, взором — пророк. Алексей же Михайлович превратился в тучную сдобу, опушённую золотистой бородой. Румяное лицо расплылось, превратилось в солнышко, руки сделались пухлыми, а смотрел так же — с радостью, ища в людях ответной сердечности, разгадывая умными глазами сокровенное в сокровище души.
«Он всё ещё дитя», — подумал Макарий о царе.
42
...удивляя даже Макария, который был гостем царя одиннадцать лет тому назад. — Макарий, патриарх антиохийский, прибывший на собор 1666 г., осудивший Никона, — был ранее участником поместного Московского собора 1656 г. и в то время поддержал Никона в его мерах против раскольников.
«Антиохиец зело рад, что снова встретился со мною», — польстил себе Алексей Михайлович, благожелательно взглядывая на Макария и пристальней, привыкая, на Паисия.
Судья всея Вселенной ростом был пониже антиохийца, но всё в нём дышало совершенством: лицо золотистое безупречной красоты, глаза — чёрные алмазы, волосы, как ночь, а вместо Млечного Пути серебряная прядь. Такая же прядь, водопадом, в бороде, изумительно опрятной, льющейся, как шёлк. Прекрасный лоб, точёные брови, ресницы опахалами.
«С такого лица воду бы пить», — подумал Алексей Михайлович.
Выслушал ответные приветствия, пригласил гостей на пиршество.
Это был последний беззаботный день перед маетою суда.
5 ноября в шестом часу ночи патриархов позвали к великому государю.
Говорил с ними с глазу на глаз, отпустил в десятом часу. Никто к этому разговору, кроме толмача, допущен не был. Патриархи согласились судить Никона, согласились взять в помощники Паисия Лигарида, Павла Крутицкого, Илариона Рязанского и посоветовали царю отстранить от участия в соборе Епифания Славеницкого: человек он больших познаний, но написал «Деяние», восхваляя и защищая бывшего патриарха.