«Даже отца своего духовного, Леонида, велел безжалостно бить и мучить целых два года, вследствие чего он сделался совершенно расслабленным. Мы, патриархи, язвы его видели своими глазами. Живя в монастыре Воскресенском, многих людей, иноков и бельцов, наказывал градскими казнями, приказывал одних бить без милости кнутами, других — палками, третьих — жечь на пытке, и многие от этого умерли*.

Никон выслушал дополнительное обвинение молча. Соборные отцы потребовали — уже окончательно — вернуть клобук и панагию. Никон отдал не ропща.

— Что же мы не едем? — спрашивал он, но ему не отвечали. Кремлёвские площади запрудили толпы народа. Власти ожидали бунта.

Выезд откладывался с часу на час. Обедали в верхней одежде, а приказа садиться в сани всё не было.

Наконец свечерело. Появился стрелецкий полковник Аггей Шепелев. Ему было приказано провожать Никона до Ферапонтова монастыря.

Чтобы обмануть народ, догадались пустить слух: бывшего патриарха повезут через Спасские ворота по Сретенке. Люди поверили. Побежали места вдоль дороги занимать.

Никона тотчас посадили в возок, запряжённый царскими лошадьми, окружили двумя сотнями стрельцов, помчали в противоположную сторону, на Каменный мост, в Арбатские ворота...

В Земляном городе дорогу бывшему патриарху осветили тысячью факелов построенные заранее стрельцы.

Никон вышел из возка, простился со своими старцами.

Благословил стрельцов и мирян.

Полковник Аггей Шепелев с полусотней стрельцов, приставленный к Никону от собора Новоспасский архимандрит Иосиф повезли Никона по Дмитровской дороге.

Глубокой ночью добрались до деревушки на берегу Клязьмы и стали. У Шепелева не было указа, каким путём везти ссыльного, как его содержать.

Только через два дня из Москвы прислали на смену Новоспасскому архимандриту Иосифу Иосифа Нижегородского, настоятеля Печерского монастыря. Указ гласил: везти монаха Никона через Дмитров и Углич.

Морозы стояли жестокие. У Никона не было шубы — погордился, не принял с царского плеча. Новоспасский архимандрит отдал ему свою, отдал и треух.

С Никоном в добровольное заточение поехали иеромонахи Памва и Палладий, иеродьяконы Иоасаф и Маркел, старец Флавиан, бельцы Гераська Матвеев да Ипатко Михайлов.

Никон хотел купить для всех шубы в Угличе, но ссыльного вышли встречать крестным ходом.

Шепелев разогнал толпу и проехал мимо города: такую скачку устроил, словно от погони уходили. На одном крутом спуске возок перевернулся. Никона выбросило на обледенелую дорогу. Голову зашиб.

Остановились только через пятнадцать вёрст, в большом торговом селе, а там ярмарка. Шепелев и ярмарку разогнал. Из избы, где ночевал Никон, выставили старых и малых.

Умелы и глазасты царские слуги, да народ умней.

Под Мологой в деревеньке Березовой старуха спряталась в подполье. Ночью вышла, передала Никону двадцать рублей и тёплую одежду. Утром в избу постучались бывшие патриаршие люди Ольшевский да Васильев, ехали из Крестного монастыря, где заготавливали рыбу.

Пристав схватил обоих, допросил, выгнал прочь из деревни. Но, поговорив с Никоном, послал к рыбарям гонца с наказом: прислать в Ферапонтов монастырь десять бочек сёмги и сигов, остальную рыбу продать в Ярославле, а деньги отвезти Никону.

Подъезжая к Ферапонтову монастырю, Шепелев послал к игумену Афанасию своего человека со строгим наказом, чтоб никто Никона не встречал.

И не встречали. Подневольный ездок был еле жив: семьсот вёрст проскакали за шесть суток.

— Какое число нынче? — спросил Никон, выбираясь из помятого возка.

— Преставление святителя Петра, митрополита московского и всея России чудотворца, — ответил Никону игумен Афанасий. — Двадцать первое декабря.

Кругом была снежная пустыня, даже монастырь утонул в снегу.

Шепелев приказал Никону идти в церковь для выслушивания очередного соборного постановления.

— Я изнемог от дороги, — сказал Никон. — Что от меня ещё хотят?

— Отдай мантию и посох! — потребовал Шепелев.

— Палладий! Флавиан! Отдайте приставу, что ему надобно.

Повернулся, пошёл по плохо протоптанной тропке в приготовленную для него келейку. Указанный для жилья дом был чёрный, обгорелый.

— На пожарище привезли! Неужто и впрямь не стало патриарха Никона? — спросил он себя, отвернувшись от чёрного и глядя на белое, во все концы — белое.