В будущей книге Гоголь задумывал и часть своей исповеди, и объяснение того, что так смущало многих относительно его скрытности и многое прочее. В книге своей он хотел также показать, что жизнь его оставалась деятельной, даже в болезненном состоянии. По цензурным причинам печатать книгу он собирался в Петербурге.

Углубившись в издание новой книги, Николай Васильевич с не меньшим энтузиазмом, принялся писать письма друзьям, в прежнем нравоучительном ключе, дабы позже добавить эти письма в свою новую книгу с продолжением.

Своему другу – поэту Языкову, он писал: «Не грех ли тебе склонять меня на писание журнальных статей, – дело за которое со мной уже поссорились некоторые приятели? Что мне толку и какое оживление публике от статьи моей? У меня есть дела сейчас и поважнее – готовлю к печатанью свою новую книгу… И из чего люди хлопочут, никак не могу определить. У нас всё воображают, что всё дело теперь от соединения сил и от какой-то складчины. Сложись-ка прежде сам да сделайся капитальным человеком, а без того принесёшь сор в общую кучу. Нет, дело надо начинать с другого конца. Прямо с себя, а не с общего дела, чтобы уметь точно о нём говорить, как следует… Нельзя говорить человеку: «Делаешь не так», не показавши, в то же время, как надо делать. А потому ты также сиди до времени и не шуми, хорошенько ощупай себя и свой талант, который, видит Бог, не за тем тебе дан, чтобы писать посланья ко всяким Каролинам, но на дело больше крепкое и прочное. Ты прочти внимательно книгу мою, которая скоро выйдет и будет содержать выбор из разных писем. Там есть кое-что направленное и к тебе, посильнее прежнего. И если Бог будет так милостив, что вооружит силою моё слово и направит его как раз на то место, на которое следует ударить, то услышат от тебя и другие послания, а в них твою собственную силу со всем своеобразием твоего таланта…».

Другу – актёру Щепкину, он писал: «…Михаил Семёнович! Вот в чём дело: вы должны взять в свой бенефис «Ревизора» в его полном виде, то есть следуя тому изданию, которое напечатано в полном собрании моих сочинений. Для этого вы сами непременно должны съездить в Петербург, чтобы ускорить личным присутствием цензурного разрешения… Во всяком случае обратитесь по этому делу к Плетнёву или графу Виельгорскому, которым всё объясните и которых участие может оказаться нужным. Скажите им, так и себе самому, чтобы это дело до самого времени представления не разглашалось и осталось бы в тайне между вами… Обратите особое внимание на последнюю сцену. Нужно непременно, чтобы она вышла картинной и даже потрясающей…

Старайтесь произносить все ваши слова как можно твёрже и покойнее, как бы говорили о самом простом, но весьма нужном деле. Храни вас Бог слишком расчувствоваться. Вы расхныкаетесь, а выйдет у вас просто чёрт знает что. Лучше старайтесь так произносить слова, к вашему самому близкому состоянию душевному, чтобы зритель видел, что вы стараетесь удержать себя от того, чтобы не заплакать, а не в самом деле заплакать. Впечатление от того будет в несколько раз сильнее. Старайтесь заблаговременно во время чтения своей роли выговаривать твёрдо всякое слово, простым, не пронимающим языком…

Ваш большой порок в том, что вы не умеете выговаривать твёрдо всякого слова: от этого вы неполный владелец собою в своей роле…

Берегите себя от сентиментальности и караульте за самим собою. Чувство явится у вас само собою, за ним не бегайте: бегите за тем, как бы стать властелином себя…

И обо всём этом не сказывайте никому в Москве, покуда не возвратитесь из Петербурга. У вас язык немножко длинноват: вы его на этот раз поукоротите, а если уж он начнёт слишком почёсываться, то вы придите в другой раз к Шевырёву и расскажите ему вновь, как бы вы рассказывали свежему и совсем другому человеку…», – и дальше в том же тоне [10] .

Тем временем, в конце 1847 года в Петербурге вышла книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». Большая часть писем, составляющих эту книгу, относилась к той поре, когда надменно-поучительное настроение Гоголя достигало своего высшего развития. Книга произвела тяжёлое впечатление даже на личных друзей Гоголя своим тоном пророчества и учительства, проповедью смирения, из-за которой виднелось, однако, крайнее самомнение; осуждениями прежних трудов, в которых русская литература видела одно из своих лучших украшений. Впечатление книги на литературных поклонников Гоголя оказалось удручающим.

Высшая степень негодования, возбуждённого «Выбранными местами», выразилась в известном письме Белинского, на которое Гоголь так и не сумел достойно ответить. По-видимому, он до конца не отдавал себе отчета в этом значении своей книги. Хотя нападения на неё он объяснял отчасти и своей ошибкой, преувеличением учительского тона, и тем, что цензура не пропустила в книге нескольких важных писем; но нападения прежних литературных приверженцев он мог объяснять только расчётами их задетых самолюбий.

Конец ознакомительного фрагмента.