– Пирогов, подержите его, пожалуйста, – попросил Алеша. – Мне нужно умыться.

На руках у Пирогова младенец продолжил угукать, чем привел толстяка в совершеннейший экстаз.

Алеша тем временем сходил к колодцу и умылся. Вернулся – мокрый, красный, возбужденный. Остановился возле деревенских жителей, все еще толкущихся поодаль и наслаждающихся зрелищем догорающей, затянутой клубами черного дыма хаты, и громко сказал:

– Эй! У этого малыша есть родственники? Кто-нибудь может забрать его к себе?

Народ безмолвствовал.

– Я спрашиваю – может кто-нибудь забрать к себе ребенка и позаботиться о нем? – повторил Алеша еще громче и сделал шаг к толпе.

Люди слегка отшатнулись, затем стали расходиться, стараясь не встречаться с Алешей взглядом. Через минуту от толпы остался всего один старик.

– Вы хотите забрать ребенка? – спросил его Алеша.

Старик покачал лысой головой.

– Чего же вы стоите?

– Никто его не возьмет, – сказал старик дребезжащим голоском. – В деревне голодно. Скотину и хлеб офицеры забрали. А этот мало что младенец, так еще и обгоревший.

– Со здоровьем у него все будет хорошо, – сказал Алеша. – Он поправится.

Старик усмехнулся, обнажив гнилые остатки зубов.

– Ну да, поправится. Как же. Ты знаешь что… В городе есть приют, как раз для таких малюток, как он. Свези его туда, коли есть охота. А здесь ему не жить. Только до города он у вас все одно не дотянет. Мария, мать его, гулящая была. И этого не знамо от кого прижила. Вот теперь Бог ее и покарал.

– Глупости! – сердито сказал ему Алеша. – Что вы можете знать о Божьем провидении!

– Что все знают, то и я, – ответил старик. – Греховодила мамка, теперь малышу за грехи ее ответ держать. Он ведь даже не крещеный у нее. Две недели уж как народился, а в церковь снести все недосуг было дуре. Теперь вот в аду жариться будет.

– Сами вы будете жариться в аду! – крикнул Алеша. – Не хотите помочь, так убирайтесь отсюда к чертовой матери!

Алеша вытер рукой мокрый, перепачканный сажей лоб и повернулся к товарищам.

– Надо бы ему молока раздобыть, – сказал он. – Идальго, вы не могли бы этим заняться?

– Я? Конечно. Безусловно. – Артист поднялся с корточек, огляделся и зашагал к самой чистой и основательной хате.

Вернулся он минут через десять, держа в руках маленькую глиняную крынку и старую перчатку из желтой, сморщенной кожи.

– Это для удобства, – объяснил он Алеше. – Надо проделать в пальце дыру, и малыш сможет сосать, как через соску. Насчет чистоты не беспокойтесь, помыл и обработал самогонкой.

– Самогонкой? – оживился Пирогов. – Где это вы ее взяли?

– Где взял, там больше нет. Алеша, вы когда-нибудь кормили младенца?

Алеша покачал головой:

– Нет.

– Тогда, будьте добры, передайте ребенка мне, а сами отойдите в сторонку, чтобы не отвлекать. И Пирогова с собой прихватите. Я не могу управляться с двумя младенцами одновременно.

– Пойдемте, – сказал Пирогову Алеша. – Попробуем раздобыть какой-нибудь еды. Думаю, в этом деле от нас с вами будет больше проку.

Сестра милосердия оказалась маленькой, молодой женщиной с подвижным лицом и птичьими повадками. В углу ее рта лихо дымилась папироса.

– Позвольте представиться – Павел Пирогов! – пробасил Пирогов, делая что-то вроде поклона. – А это…

– Откуда он у вас? – спросила сестра, прищурившись на Алешу и на посапывающий сверток, который он держал в руках.

– Мать погибла в пожаре, – сказал Алеша, – а родственников нет.

– Совсем никого?

– Никого.

– Представьте себе, – снова встрял в разговор Пирогов, – совершеннейший сирота. К тому же…

– Он у вас обгоревший? – резко спросила сестра милосердия, не обращая внимания на галантный лепет Пирогова.

– Да, – ответил Алеша.

– Надо его осмотреть. Дайте!

Сестра взяла младенца из рук Алеши, положила его на стол и, не вынимая папиросу изо рта, быстро и ловко распеленала.

– Грязненький, но ожогов нет, – сказала она. Провела пальцами по животу младенца, улыбнулась. – Совсем здоровенький.

– Быть того не может, – сказал артист. – Посмотрите внимательней. У него должны быть ожоги по всему животу.

Сестра вновь, на этот раз гораздо тщательней, осмотрела младенца.