Нас интересует сознание как некая «точка сборки», вокруг которой структурируется бытие; более того, «точка», которая противостоит этому бытию, выходя из сугубо бытийной сферы, вплоть до того, что не подлежит определению с помощью онтологических квалификативов; ограничивает собой бытие и является «кровоточащей травмой», нанесенной самой «плоти» сущего; иными словами, сознание для нас – это содержательный смысл сущего, которым само сущее не владеет и не распоряжается, но к которому человек на особых условиях имеет определенный доступ.

Именно такое сознание является заложником «мирового времени». Употребляя это выражение, мы дистанцируемся от более или менее известных и ожидаемых понятий, связанных со временем, таких как «космическое время», «историческое время» или, например, «личное экзистенциальное время», относящееся к жизни смертного индивида.

«Мировое время» имеет в виду все это и нечто большее. Оно соединяет в общем пересечении длительность, относящуюся к циклу проявления пространственно-временного континуума, с мимолетным существованием физической личности, которая выглядит на фоне чудовищного костра Универсума как моментальная траектория случайной искры. Тем не менее, и искра, и костер очевидно совместимы как феномены хотя бы в плоскости созерцательного взгляда… В нашем же случае историческое время есть не что иное, как прямая адаптация нескончаемых волн скоротечных существований к небесно-земной клепсидре, где верхние воды капля за каплей перетекают от изначального «Да» к финальному «Нет».

Что же означает только что сказанное? Каким образом столь различные масштабы длительности с безграничными вариациями внутреннего темпа совмещаются в общем представлении, более конкретном, чем просто абстрактные указания на идею времени?

Только благодаря сюжету!

В отличие от «космического времени» как универсального проявления второго начала термодинамики, в отличие от «биологического времени», являющегося частным случаем того же второго начала, в отличие также от «времени исторического» как длинной череды событий и персонажей, находящихся в спорной и плохо доказуемой причинноследственной зависимости, «мировое время» есть Сюжет. На это в какой-то степени намекают космогонические мифы древних, служащие современным физикам неисчерпаемым источником свежих мыслей.

Сознание есть главное действующее лицо этого Сюжета. Точнее, сознание как перспектива смысла, возможность смысла, проецируется в нескольких фундаментальных, противостоящих друг другу аспектах, каждый из которых выступает в качестве самостоятельного игрока, претендуя на то, чтобы стать решающей и последней реализацией всего сознания.

Это очень напоминает театр. Ведь действующие лица пьесы представляют собой, на самом деле, противостоящие друг другу обличия одного замысла, одной сверх-идеи, не могущей состояться без разделения на игроков. В конечном счете, в итоге успешного Сюжета, его подлинный смысл остается единственным действующим лицом, с которым остальные лишь в большей или меньшей степени могут ассоциироваться. Идея сюжета, дух драмы выходят за рамки любой конкретной роли, но все-таки Гамлет как действующее лицо почти совпадает с «Гамлетом» как центральной проблемой шекспировской пьесы.

Уровень сознания, который здесь нами рассматривается, настолько же высок, насколько и прост. Аспекты, на которые это сознание разлагается, суть фундаментальные первичные позиции или, если угодно, «движения духа». Принятие бытия как своего безальтернативного содержания, его «переутверждение» в субъективном отрефлектированном ключе и, соответственно, воля к тому, чтобы это утверждение пребывало всегда вне изменений и убытка, – вот одна фундаментальная позиция сознания, которую назовем здесь «традиционалистским», консервативно-созерцательным «модусом».

С другой стороны, восприятие того же самого бытия как скрытого заблуждения, которое нужно разоблачить и преодолеть в серии испытаний, – противоположная, но не менее фундаментальная позиция, которую можно назвать радикальным, или экстремистским модусом. Эти позиции не единственны, но они предельны в своей оппозиции друг другу.

Драма признания сущего или отвержения его – это осевой сюжет мировой длительности. Именно он зашифрован в крайне сложном многоподтекстовом описании на первый взгляд предельно простой коллизии между Богом и Адамом в начале Книги Бытия.

Были бы неуместными в нашем случае любые предположения, что такая концепция сознания в качестве внутреннего содержания драмы «мирового времени» представляет собой некие вариации на гегелевские темы. Более того, излагаемое здесь – это, скорее, своего рода «Антигегель», причем не только в том плане, что германский философ находился в луче воздействия первой фундаментальной позиции из только что упомянутых нами, в то время как мы сами вдохновляемся, скорее, второй.

Более принципиально то, что для Гегеля бытие и сознание безусловно совпадали, как, впрочем, и для всей славной вереницы его предшественников, восходящей к Платону… Для нас же существует безусловное нетождество бытия и сознания, таким образом, что если одно есть жизнь, то другое – смерть, если одно есть свет, то другое – тьма. Причем на данном этапе принципиально неважно, что в этой паре является светом и жизнью (или, может быть, светом и смертью), а что – наоборот!

Добавим, прежде чем перейти к другому плану изложения, то, что сознание – телеологично, в то время как бытие – ни в коем случае; попросту говоря, в этом оппозиционном противостоянии бытие не имеет никакой цели, а сознание обладает способностью к целеполаганию. Сюжетность же и исход глобальной драмы определяются именно тем, какова будет «на выходе» цель Сознания.

В Исламском Средневековье среди суфийских авторов была популярна символическая тема о самозарождении и последовательном развитии через все стадии биологической эволюции единственного человеческого существа, которое приходит за счет внутренних духовных ресурсов к высотам познания и финальному воссоединению с абсолютом. «Живой сын Единственного» – парадигма Адама, реализующего в себе всю полноту возможных состояний существа, подобно, в некотором смысле, барону Мюнхгаузену, вытаскивающему себя за волосы из болота. Цель этой притчи состояла, прежде всего, в том, чтобы продемонстрировать, что «религия тождества» безальтернативна и естественна и всё сущее фатальным образом приходит к ней, начав с личинки, «заведшейся от грязи», и кончая «Архангелом».