— Я его ненавижу, потому что он мерзкий человек.

— И ваша ненависть поможет ему исправиться?

— Наверное, нет, так же как и ваша любовь.

Если следовать его логике до конца, то она может привести меня к той черте, которую я не смогу переступить. Если я должен любить человека просто так, то, значит, я должен любить и наших угнетателей. И тогда как я буду бороться с ними? Но в позиции Иешуа было нечто вызывающее мое восхищение. Возможно, мне вспоминался собственный юношеский максимализм. Я видел, что Иешуа принимает в свои объятия именно тех, кого весь свет отвергает и презирает, должно быть, чтобы показать, насколько мнение всего света мало значит в его глазах. Для него было совершенно очевидным, что именно к сильным мира сего следует проявлять наименьшее внимание, а более всего и очень последовательно необходимо заботиться о тех, с кем общество никогда не считается. Иешуа никогда не имел никакой выгоды от своих поступков, а даже напротив, чаще всего становился мишенью для нападок.

Особенно отчетливо это проявилось в отношении к прокаженным. Галилея, по сравнению с Иудеей, отличалась большей косностью в этом вопросе. Согласно Писанию, проказа была проявлением нечистоты перед Богом или карой за грехи. Из-за строгой приверженности предписаниям Левита и без всяких медицинских оснований людей отвергали и изолировали при появлении даже небольшой сыпи на коже. Ни один город не имел лекаря, способного отличить проказу от обычных язв и нарывов. Такое положение привело к тому, что колонии прокаженных переполнились, а многие несчастные, помещенные туда из-за незначительного недуга, были приговорены к пожизненной изоляции вместе с остальными. Иешуа, очевидно, хорошо понимал, что происходит, и принялся действовать. Он посещал колонии, пытаясь отобрать тех, кто не был серьезно болен, и лечить их, чтобы они смогли вернуться домой.

Такой поступок мог быть признан благом, если бы не шум, поднятый противниками Иешуа. Они уверяли, что Иешуа чинит препятствия справедливому проявлению Божьего гнева и что истинной целью его является осквернение всего народа. Ситуацию еще больше осложнили сами больные: слухи о том, что Иешуа лечит прокаженных, стали быстро распространяться по колониям. Колонии охранялись весьма плохо, и вслед за слухами из колоний стали ускользать и сами больные — они собирались около городов, где наиболее часто появлялся Иешуа. У горожан вид десятков прокаженных, скопившихся у стен их города, вызывал ужас. Простые обыватели, больше всего на свете боящиеся каких-либо публичных демонстраций признаков нечистоты, мгновенно уверились, что появление Иешуа повлечет за собой мор.

Первый город, где из-за страха местных жителей мы получили отпор, был Хоразин. Нас было с полдюжины, и мы пришли туда из Капер Наума. Там нас уже поджидали несколько вооруженных людей; они заслонили собой ворота, намереваясь не пропустить нас в город. Удивительно, но они не были приспешниками местного главы, землевладельца по имени Матиас, который так или иначе держал на положении рабов почти все население города и алчность которого часто высмеивал Иешуа. Это были простые крестьяне, и наверняка многие из них совсем недавно, может, месяц, может, неделю назад, приходили к Иешуа за наставлением или лечением. В замешательстве они стояли у ворот, преграждая нам путь и боясь встретиться взглядом с Иешуа.

— Почему вы выходите с оружием мне навстречу?

По правде сказать, оружие представляло собой лишь несколько палок и пару ножей, спрятанных к тому же в ножнах.

— Мы беспокоимся о наших семьях, — сказал кто-то из людей, — мы не думаем, что ты хочешь причинить нам зло специально, но ты все время окружен прокаженными, а Закон говорит, что, прикасаясь к нечистоте, сам становишься нечист.

— Оскверняет не то, что снаружи, а то, что внутри нас.

Но крестьяне стояли на своем. Кефас был с нами и, кажется, готов был вступить в драку.

— Ваш учитель когда-либо обманывал вас? А Матиас когда-либо говорил вам правду? — спросил их Кефас.

Но Иешуа лишь пожелал людям доброго утра и знаком велел нам отойти.

Конечно, причиной случившегося был Матиас, именно он настроил горожан против нас. Однако угрюмое упорство, с каким нас встретили люди у ворот, наталкивало на мысль об убеждении, а не о принуждении. Поползли слухи, что уже и простые люди сопротивляются Иешуа, после чего в других городах прием становился все прохладнее и прохладнее. Случалось так, что местные власти отказывались пустить нас в город. Тогда кто-то из приверженцев стал уговаривать его отказаться от посещения прокаженных, иначе все города откажут нам в приеме. Но такие мольбы делали его только тверже.

— Как назовут того врача, который откажется от своих больных? — сказал он. — Если нас перестанут пускать в города, что ж, будем проповедовать в пустыне, как это делал Иоанан.

Я считал, что нужно отказаться от прокаженных, ведь, излечив несколько человек, можно было лишиться всех своих преемников. Но когда я сказал об этом Иешуа, он ответил, что я, вероятно, так и не разобрался в том, чем мы занимаемся, если привожу такие доводы. На следующий день он предложил мне пойти вместе с ним в Арбела и посетить там прокаженных, может быть, тогда я пойму его. Надо сказать, что обычно он посещал больных один, а если кто-то из нас шел вместе с ним, он оставлял спутников ждать за пределами колонии. Но на этот раз он предупредил стражу, что с ним пойдет помощник, и таким образом провел меня на территорию колонии. Иешуа сказал, что мне нечего беспокоиться — я буду в полной безопасности. И я поверил ему — таким сильным было его влияние на меня.

Лагерь, где жили прокаженные, неожиданно оказался вполне приличного вида. И из-за того, что его строил не Антипа, а римляне, во всем чувствовались разумный подход и аккуратность. Но было бы ошибкой считать это жестом милосердия, скорее здесь был расчет. Колония располагалась на пологом выступе перед множеством скальных пещер, и таким образом преграждала к ним доступ. Так как другого способа проникнуть в пещеры не имелось, то они становились недоступны для повстанцев или разбойников, обычно заселяющих такие места. Лагерь представлял собой ряд построек, где в одной спальне размещались несколько человек; на общем дворе располагалось помещение, которое использовали как кухню. Пока римляне были хозяевами этого места, а в дальнейшем они собирались передать его Антипе, что в конечном счете и сделали, они поддерживали здесь что-то вроде порядка и следили за дисциплиной. Больные по очереди несли обязанности, связанные с обслуживанием территории и приготовлением общей пищи; продукты какое-то время доставляли римляне. Но сейчас обитатели лагеря полностью зависели от сердобольности своих родственников, приносящих им продукты из дома, и честности римской стражи.