Сегодня у Ганьки наверняка бы стояла квартира в Лондоне, а его Клавка в золотом «Картье» обедала бы с подругами на Пикадилли стрит. Но я, кажется, отвлеклась, так давайте же вернемся к тому, что было тогда.

Как потом выяснилось, в квартире пил не только Гаврилыч, но и дядя Лёша тоже. Пил запоями и избивал свою кроткую жену Марту.

– Мы тебя, ирода, пасодям, – ворчала, вытирая пол, тётя Клава. – Вот пусть только с работы «аблакаты» Вишневские вернутся – пасодям, пасодям.

Остальные соседи обращались к нему исключительно по имени-отчеству: Алексей Петрович, – делая это намеренно, чтобы угомонить его пьяный дебош. В остальных же редчайших случаях, когда сосед выходил на кухню трезвый, с красной, как у рака, и свежевыбритой физиономией, чисто по-свойски: Лёшка.

– Ничего они с ним не сделают, – объяснила мне шёпотом Лидка, – потому что дядя Лёша – единственный слесарь во всём доме. Представляешь, десять комнат, а уборная не работает.

Но дядя Лёша всё-таки свои честно заработанные пятнадцать суток получил. И отсидев, чистый и вежливый вернулся домой. А главное – больше не бил свою жену Марту. А та просто была на седьмом небе от счастья!

Однажды я зашла за Лидкой гулять. Дверь мне открыл высокий худощавый мужчина средних лет.

– Ты в чём пришла? – спросил он меня.

– В колготках, – ответила я.

В Москве тогда ничего не было, а кто-то из Америки привёз эластичные колготки, и моя мама, по случаю, мне их купила.

– А может, ты ещё и к «Метрополю» пойдёшь? И там папиросы будешь курить? И куда ж только твоя мать смотрит?! Может, ты ещё у «Метрополя» папиросы будешь курить и губы малиновым мазать?!

Я прошла, стесняясь своего вида, в квартиру.

– Это наш ответственный по квартире Сержантов. Он следит за квартирой и за жильцами, – пояснила мне Лидка.

А через некоторое время я опять зашла за подругой.

– Ты в чём пришла? – строго спросил ответственный по квартире.

– В брючках, – ответила я.

– И куда ж только твоя мать смотрит? Может, ты ещё и к «Метрополю» пойдёшь? И папиросы будешь курить?

Мне было десять лет.

Вот и ещё один год прошёл, да нет, он просто пролетел. Да ещё как интересно! И много было как хорошего, так и плохого, грубого, а порой даже беспощадного в нашем дворе, в наших квартирах, в наших семьях. Наше детство пришлось на шестидесятые годы – дикие, тёплые, тесные, необъятные, но, безусловно, родные, за исключением, конечно, тех непредвиденных событий, к которым мы, девочки, ещё не были готовы.

Как-то раз ко мне подошла подружка во дворе и тихим голосом прошептала, что дядя Исаак умер «от обыска».

– Ты за мной не заходи пока гулять, слышь? – добавила она.

Что же руководило этой маленькой девочкой? Факт ужаса перед смертью? Детская привязанность к хорошему человеку? Или та самая душа человека, которая уже серьёзно о себе заявила, готовясь к будущему общению с людьми?

Я поступила, как мне было сказано: не приходила. А весной я снова пришла к подружке в гости, и всё пошло своим чередом. Тётя Фаина собралась навсегда в Израиль.

– Туда тебе и дорога, – говорила ей соседка Марфа, вытирая большим платком крупные слёзы, которые обильно катились по её полному розовому лицу. Но перед отъездом соседки убрала её комнату, вымыла пол, до блеска окна, и от этого комната показалась ещё больше. А луч света, который пробивал насквозь окна, делал её такой светлой и яркой, что в ней просто невозможно было находиться.

Вещи уже были аккуратно сложены. Соседи несли в подарок варежки, вязаные носки, открывалки для бутылок, об этом позаботились, конечно, Гаврилыч и Алексей Петрович. Профессор Коган, который в общественной жизни квартиры вообще не участвовал, а просто тихо проходил на кухню и варил себе сосиски, как-то, встретив в коридоре тётю Фаину, молча сунул ей записку с чьим-то адресом, а потом шёпотом сказал:

– Фаина Марковна, пожалуйста, напишите мне, как там? Мне обязательно перешлют.

– Знаем, знаем, кто он, – ворчала, вытирая пол, Клавдия Васильевна. – Младенцев истязатель и убийца.

– Неужели он нас истязать будет? – спросила я подругу.

– Да нет, – ответила Лида, – не будет. Просто Семён Филиппыч – профессор и дурак. И мы про это все знаем.

Шли месяцы. Через некоторое время переехали адвокаты Вишневские. Соседи поговаривали, в какую-то кооперативную квартиру. За ними съехал и профессор, потому что ему дали квартиру за научные труды. Соседский сын, шестнадцатилетний Владик, умер от рака из-за того, что ему пьяный папаша сбрил родинку на голове. А его мама, красавица Марта Васильевна, буквально за одну ночь превратилась в старуху. Её огромный золотистый пучок стал похож на седую паклю. Эта добрая и кроткая женщина озлобилась, ни с кем не разговаривала, а потом и мужу своему Алексею объявила, что жить с ним больше не собирается и навсегда уезжает к сестре в деревню. «Так мне Владик велел перед смертью», – твёрдым голосом заявила Марта.

Восьмиклассник Владик ровно учился, был тихим хорошим парнем, любил свою маму и закрывал её своим телом от побоев пьяного отца.

У Владика и хобби было: он вечно что-то строгал на лестничной клетке. Делал всё с душой, подолгу осматривая свою работу. Мне он дарил красивые деревянные игрушки. Да и подружка выносила с собой во двор замечательные вещицы – ложки, ножи, тарелки. Владик их раскрашивал. Оставалось только взять в руки и любоваться. А потом вот такое горе случилось. Зачем? Ну почему? Как же так?