Немного беспокоюсь за Людмилу, но, вспоминая тяготы пути, снова и снова соглашаюсь с отцом. Она слишком мала для таких испытаний. Не имела я права рисковать жизнью ребенка, да и Марья человек верный, она ни за что Люду не бросит, а спустя год-другой, когда война прекратится – должна же она прекратиться когда-нибудь! – они приедут к нам, в Париж.

Да, именно так все и будет. Н.Б.».

– И ты ему веришь? – Венька задумчиво вертел ручку. Ручка была толстая и тяжелая, в темно-бордовом, позолоченном корпусе, и норовила выскользнуть из Венькиных пальцев, шлепнуться на горку бумаг или, хуже того, в кружку с чаем.

– Ну… – Семен приоткрыл окно – вдруг повезет и в их комнатушке станет чуть прохладнее. – Понимаешь, как тебе сказать… с одной стороны, конечно, хрень полная, а с другой…

С другой была перемазанная в крови ладонь Жукова, и платок, кровью же пропитанный, и то, что кровотечение не останавливалось, хотя Семен даже за водой в соседний двор сбегал, потому как перепугался слегка – мало ли, вдруг да окочурится, все ж таки артист.

Пожалуй, вот этому он и не поверил. Ну не тянул Жуков на артиста со своею обгоревшей, полуоблезшей шкурой, со всклокоченными волосами, дурацкими потертыми джинсами и бледно-зеленой рубахой, на которой кровь гляделась причудливым узором.

А говорил Жуков убежденно и, главное, спокойно, деловито так, будто доклад зачитывал. Только носом время от времени хлюпал.

Ручка таки выскользнула и шлепнулась на стол, покатилась и, стукнувшись о кружку, замерла.

– А ведь если оно и на самом деле так, то… – Венькины глаза вспыхнули азартом. – Смотри, что мы знаем? Что Калягина была дамочкой крутого нрава, бабкино наследство пустила на то, чтоб заказать обидчиков матери…

– Это еще вилами по воде.

– Ну допустим, что так? Ну согласись же, сходится.

Семен согласился.

– Заплатила, заказ выполнили, но денег осталось мало… и тогда… – Венька поднялся и тут же сел на место, расхаживать в кабинете места не было. – Тогда она нашла способ, куда эти деньги вложить… такой логичный способ. Она только что избавилась от людей, которые ей мешали, и заплатила за это. А у других людей тоже есть желание избавиться… вот к примеру, от супруги, супруга, богатого дяди… главное, чтоб без явного криминала. Тогда она на пару с подружкой открывает пансионат, идейку двигают со стрессом и покоем. А что? Купить любимому и дорогому родственничку путевку, пусть съездит, отдохнет… и, вернувшись, вдруг помрет через месяц-другой. Кто свяжет эти события? Да никто! Знакомства не поощряются, люди друг с другом за жизнь не беседуют, значит, нет риска, что номерочками телефонов обменяются, созвонятся и узнают, что милый сосед помер… Безопасно. Да и смерть, полагаю, естественной выглядит. Какой-нибудь сердечный приступ, или там инсульт, или еще что… главное, если подозрений на криминал нет, кто ж копаться станет? А если еще и написано, что человек болел, то вообще все понятно: болел, болел и умер.

Венька замолчал, обдумывая сказанное. И Семен с ним. Скользкая выходила история, грязная и фантастичная.

– Ладно, допустим, что так. Но тогда как они это делают?

– Как? – Венька опять вскочил. – Да как угодно! В чай отраву подливают, белье постельное пропитывают…

– Ага, или бумагу туалетную.

– Семен! Я серьезно! Ну ведь получается же! И тогда все понятно. Одна из подружек захотела выйти из игры, да только знала чересчур много. Отравить, как всех, ее бы не вышло, вот и пришлось другой способ искать. Ну, а вторую убрали, чтобы следы замести. Может, она догадалась о чем-то, или видела что-то, или, ну к примеру, чтоб запутать…

– И по странному совпадению дамочки оказались сестрами.

Венька замотал головой, взмахнул руками, опрокинув кружку с чаем, и тот коричневым, холодным уже морем потек по столу, пропитывая бумаги, подбираясь к краю.

– Твою ж… – Схватив тряпку, которой Машка протирала фикус, Венька торопливо принялся ликвидировать следы аварии, но говорить при этом не переставал. – Во-первых, мы точно не знаем, сестры они или нет. Ну, а во-вторых, если сестры, то тем понятнее: а вдруг бы покойница оставила сестре компромат?

– Она ж ее ненавидела.

– Э, нет! – Венька застыл с тряпкой в руке. – Про ненависть мы знаем только со слов Рещиной, а если подумать, то… если ненавидела, почему не убила, а?

С ответом Семен не нашелся. Все окончательно запуталось, и от этого было грустно. Даже легкий порыв свежего ветра, принесший долгожданную прохладу, пусть и недолгую, но приятную, настроения не улучшил.

А у входа в управление, в крохотном дворике, обнесенном декоративным заборчиком, на лавке сидела Марина. В руках она держала половинку хлеба-багета, а почти у самых ног ее толклись, суетились, отпихивали друг друга, подбирая крошки, голуби.

– Привет. – Она положила багет рядом на лавочку, поднялась, отряхнулась от крошек и, подхвативши сумку, поинтересовалась: – Не проводишь девушку?

– Проводит, – ответил Венька и подтолкнул в спину.

Я проснулась от стука в окно и головной боли. Ледяные тиски сжимали череп, и тот, наливаясь холодом, грозил треснуть. На затылке, наверное, или на висках? Говорят, там кости тонкие, а значит, там и треснет. Думалось об этом лениво и совсем без страха.