Шрифт:
— Я вам го-го-го-ворю! Убирайтесь!
— Хорошо. Я сделал всё, чтобы было в моих силах. Если вы так твердо решили умереть — замерзайте. До свидания… на том свете, — Ленька низко кланяется, поворачивается спиной к Рахили Абрамовне и решительными шагами удаляется прочь. И тотчас же слышит за своей спиной:
— Нет, стойте!.. Подождите… Помогите мне, я закоченела.
* * *
— Постарайтесь не дрожать. Да не щелкайте же так зубами. Не ревите! Сейчас вам будет тепло. Пейте… только сразу, залпом.
— Ч-ч-чи-то это такое?
— Гамыра. Пейте!
Рахиль Абрамовна, преодолевая дрожь озноба, приподнимается на жалком ещинском ложе. Зажмурившись, из рук поэта пьет едко и остро пахнущую горячую жидкость. Глоток обжигает ее; сначала ей кажется, что она порядочно хлебнула расплавленного свинца. Но впечатление ожога быстро проходит; наоборот, всё перемерзшее тело женщины вдруг наполняет приятное, живительное тепло.
И уже через минуту — дрожи как не бывало.
— Мне хорошо! — уже томно говорит Рахиль Абрамовна. — Мне совсем тепло, я согрелась. Но противно во рту. Что вы дали мне выпить?
— Гамыру!
— Что это такое?
— Хана, вскипяченная с брусничным вареньем. Лежите, спите — и поэт укрывает Рахиль Абрамовну всем теплым, что только у него имеется: пальто, пыльником, старым грязным, ни разу не стиранным халатом.
— Вам совсем тепло?
— Совсем. Я сейчас усну.
— И отлично. Вот что… чтобы гарантировать вас от простуды, хотите я разотру вам ноги горячей ханой?
Несколько мгновений Рахиль Абрамовна молчит, потом — покорно, безвольно:
— Если это необходимо…
— Это очень нужно!
Ещин возвращается к колченогому столу, на котором еще пылает широким пламенем спиртовка. Он наливает в кастрюльку с ручкой с полстакана ханы и начинает осторожно — чтобы не вспыхнула — разогревать на огне.
— Через пять минут хана горяча, как кипяток.
— Ну, вот и прекрасно! — Ещин доволен. — Сейчас я вам разотру ножки.
Он оборачивается. Боже мой, Рахиль Абрамовна мирно и сладко спит под собственной шубкой и ворохом Ешинского тряпья. На лице Леньки — разочарование и досада. Он с кастрюлькой в руке подходит к постели, стоит над уснувшей женщиной и смотрит на нее, любуясь ее тонкой красотой.
Потом четким своим прекрасным баритоном:
— Бог с ней, пусть спит! — и он залпом выпивает хану, предназначенную для ножек Египтянки. Теперь ему тоже хорошо — тепло и ничего не надо. Бросив что-то под голову, он ложится прямо на холодный и грязный пол своего номера…
На рассвете его будит сердитый женский голос:
— Послушайте, вы… Послушайте!
— А, что? — еще ничего не понимая, Ещин садится на полу.
— Я не могу, я замерзаю!
— Где? Вчера на улице?
— Я и сейчас мерзну. Светает. Выведите меня отсюда, я пойду к приятельнице. Только тише, тише… О Боже, как можно так жить?
— Тында-рында! — бормочет сконфуженно Ещин. — Да, я ваша тетя, конечно. Но в дни Ледяного похода было, знаете, хуже. Не хотите ли еще гамыры, чтобы согреться?.. Я вскипячу …
— Не надо мне вашей ужасной гамыры. Я хочу уйти отсюда!..
* * *
Дня через три китаец-бой принес Леониду Евсеевичу Ещину объемистый, но легкий пакет.
— Что такое? — даже испугался Ленька.
— Моя не знай, — ответил китаец. — Ваша Ещин, ваша бери. Моя не касайся.
В пакете оказалось великолепное голубое шелковое одеяло. Недели три милый мой Ленька им очень гордился, а затем одеяло отошло за долги к хозяину меблированных комнат. Впрочем, Леонид и умер скоро.
ПО СЛЕДАМ ЛЮБВИ [55]
I
Согбенный старостью, весь как бы замшелый, армянин медленно поднялся из-за буфетной стойки навстречу друзьям. Ласково улыбался всеми морщинами темного, на лик иконы похожего лица. Ласково повторял:
55
По следам любви. Р. 1933, № 43. Цитируемые в рассказе стихи — варианты отдельных строф из стихотворения «Давний вечер» (сб. «Белая флотилия»). Место действия рассказа, обозначенное как «город X.», — Харбин, г. е. X. — не «икс», а первая буква в названии города; доказательством тому служат записи разговора покончившего с собой Бибикова «о покупке дороги» — т. е. КВЖД. Бибиков — фамилия Несмелова по матери, ею он изредка пользовался как псевдонимом (в основном в шанхайском журнале «Феникс»), «…картина какого-то голландца: “Офицеры, играющие в кости ”» — почти наверняка имеется в виду картина Вахтема Корнелиса Дейстера (1599–1635) «Офицеры в караульне» (ок. 1633) из собрания Государственного Эрмитажа. «…Мудрец Федоров прав» — см. прим. к стихотворению «Книга о Федорове» из сб. «Белая флотилия». «…Один из них — при нем “состоял "Державин — нанес первые страшные удары Пугачеву» — Бибиков Александр Ильич (1729–1774), государственный и военный деятель, генерал-аншеф (1771). Выдвинулся в Семилетней войне 1756–1763 гг. Председатель Уложенной комиссии 1767 г. В 1771–1773 гг. командовал русскими войсками в Речи Посполитой. Руководил (1773 — начало 1774) военными действиями против армии Е.И. Пугачева. «…Бибиковскии бульвар в Киеве, бронзовый памятник на нем» — Бибиковский бульвар в Киеве создан в 1842 г., назван в честь генерала Дмитрия Гавриловича Бибикова (1791–1870), героя Бородинской битвы, киевского губернатора (1837–1848), министра внутренних дел России (1852–1855). Название сохранялось с 1869 по 1919 гг. (ныне бульвар Тараса Шевченко). На углу Бибиковского бульвара и Болконской улицы в 1872–1917 гг. стоял памятник (работы И.Н. Шредера) графу Алексею Бобринскому (1800–1868), внуку Екатерины Великой, вдохновителю и организатору постройки в Киеве железной дороги; в 1954 г. на его место был поставлен конный памятник Н. Щорсу.
— Добро пожаловать, дорогие гости! Добро пожаловать…
Приятели жали руку старику, посмеивались, шутили. Один из них, самый пожилой, толстый, с лицом барственно-надменным, снял пенсне, запотевшее после холодного ноябрьского ветра, и носовым платком протирал стекла.
— Вот уж и зима, отец! — сказал он армянину. — В воздухе снежинки. Как быстро летит время!
— Так и жизнь пролетит, сынок! — лаская глазами, ответил армянин. — И самое лучшее в ней — добрая беседа с друзьями за бутылкой кахетинского.