Шрифт:
— Мама, да у меня же не выходит, — захныкала дочь. — Не могу я позы принимать. Я лучше выступать не буду.
— Чтобы Кривоносиха опять мне в лицо фыркнула? — привскочила на диване Ольга Васильевна. — Молчать! Принимай позу! Где у тебя подбородок? Где рука? Рука, говорю, где? Господи Боже мой, что это за девка! Ну, начинай: весна. Растворяется первая рама… Стой, я, кажется, эти стихи где-то читала. Где, ты не знаешь?
— Я не знаю, мама. Но и мне кажется, что я тоже их где-то читала. Разве все стихи запомнишь!
— Конечно. Ну, это пустяки! Опять ты сгорбилась? Нет, ты меня вгонишь в гроб со своими выступлениями! Да стой ты свободно, не тянись. Не горбись! Голову выше! Читай стихи боком. Неужели ты не можешь стать, как эта дура Татка Кривоносова стоит? Ведь ты же дочь известного человека, у нас четыре дома, а ты держишься как нищая.
— Мама, да у меня не выходит! — и дочь залилась слезами.
V
В одно из ближайших утр после не совсем ладного выступления дочери «со своим новым стихотворением» Иван Иванович Колобов, явившись в контору мрачнее тучи, приказал позвать к себе Аниса. Тот явился. Смерив его уничтожающим взглядом, Колобов прорычал:
— Что ты делаешь со мной, распроканалья? Ты что с дочерью моей сделал, какое ей стихотворение подсунул?
— А что-с? — испугался Анис. — Неужто какого-нибудь неблагонадежного жулика?
Жулика!.. Если бы жулика! Ты ей классика подсунул!
— Ей-Богу, нет-с! — горячо запротестовал Анис. — Уж это нет, побожиться. Не Класиков вовсе, не такая фамилия. Я, конечно, как вам и докладывал, их фамилию неотчетливо запомнил, когда ихнее посмертное заглавие отрывал. Оторвал и, как вещественное доказательство, срочно уничтожил, а потом гляжу — фамилию-то и забыл. Помню только, что они-с на весенний месяц начинались. То ли Мартов, то ли Апрелев, то ли Майков, но только не Класиков. Таких даже и месяцев в году нету!
— Так его фамилия Майков, — начал отходить Колобов. — А этого Майкова будто бы всякий дурак знает.
— Дак вы же не знали.
— Я!.. Я не дурак, чтобы стихи помнить. У меня на это служащие есть. И вот, — он опять начал сердиться, — нет теперь ни Вере, ни Ольге Васильевне проходу от Кривоносовой. Засмеивает, подлая, что Верка стихи этого Майкова за свои выдала. И мне житья дома из-за тебя с этим Майковым не стало.
— Да ведь они же Майковы посмертные! — пролепетал Анис, чувствуя, что дело действительно принимает худой оборот. — Они же умершие с 1894 года!
— Они-то умершие, конечно, ему-то наплевать, а вот мы с тобой живые! — зловещим тоном продолжал Колобов. — Ты вот прочти, что тут писано, — и он протянул Анису номер газеты. — Вот тут, да ниже ты глаза суй!
— Вижу-с! — и Анис трясущимся голосом стал читать вслух. — «На отчетном вечере молодая поэтесса Вера Колобова с большим чувством продекламировала стихотворение Майкова “Весна”»… Так что же, Иван Иванович? По-моему, никакого скандала нету. Напечатано — и поэтесса, и с чувством, и талантливо. Стало быть, всё благополучно.
— Я и сам, брат, так думаю, — невесело согласился Иван Иванович. — Я даже убеждал их всё утро, и Веру и Ольгу Васильевну, но она все-таки велела мне тебя уволить. Уж тут ничего, сам знаешь, не поделать, придется тебе пострадать за поэзию! Ступай. Скажи Спиридону Карповичу, что я приказал тебе расчет выписать за полмесяца вперед.
И, жалостливый от природы, Колобов отвернулся. Сутуля спину, вышел из кабинета Анис: бедняк знал, что раз уж его увольнения требует сама Ольга Васильевна — просить, умолять бесполезно.
Впрочем, всё обошлось. Кто-то вскоре растолковал Верочке, что для того чтобы выступать, а ведь ей только это и было нужно, — вовсе не обязательно читать свои стихи. Можно, мол, читать и чужие, лишь бы только читать их хорошо. И девушка хотя и со слезами, со стонами и, конечно, с помощью дорогостоящей учительницы-актрисы, но все-таки научилась этому делу и скоро стала незаменимым членом многих поэтических кружков.
Таким образом, Татка Кривоносова была-таки, в конце концов, посрамлена, Ольга Васильевна успокоилась, а злополучный Анис, чиновник для приключений, был возвращен Колобовым на свою прежнюю должность.
И все теперь благоденствуют.
НЕОБЫКНОВЕННАЯ МУНЬКА [63]
Берег одной из сунгарийских проток далеко от города. Ночь ветреная и темная, как говорится, ни зги не видать. Слышен плеск волн о крутой берег; иногда в воду обрушивается подмытая глыба земли. Свежо, — первая половина мая.
Над высоким берегом, едва маяча, что-то мутно светится. Что это такое? Ба, да это палатка, освещенная изнутри. На ее холсте, как на экране, отпечатываются головы, плечи, движущиеся руки. Если подойти совсем близко, то вы услышите разговор, разглядите связки удилищ, приставленных к палатке.
63
Необыкновенная Мунька. ЛA. 1944, № 5. «..хорунжего Сотникова» — хорунжий Александр Сотников — историческое лицо, в сентябре 1917 г. избран атаманом Енисейского казачьего войска, «…когда его большевики в Зее утопили» — река в Амурской области, левый приток Амура. «…На кантаре взвесил» — кантарь — разновидность безмена, на котором точка опоры постоянная, а гиря подвижная.