«Отдерут!»

И через несколько минут, когда машина свернула с главной дороги, шестерни в мозгах провернулись со скрипом, и пришло продолжение:

«Если не смогу собраться..».

Но это представилось почти непосильной задачей.

Место, куда они меня привезли, оказалось задворками какого-то завода, замусоренными разной мелочью и захламленными расколотыми бетонными блоками. Металлолома здесь тоже хватало. Производственные корпуса виднелись вдалеке, и там даже шла работа, чем-то дымили и стучали по железному. Редко и не ритмично. Щербатый асфальт был влажен и весь в лужах.

Дорога кончалась у ворот приземистого краснокирпичного здания с высокой трубой над ним, вытянутой в небеса гигантским ржавым штыком. Под стеной из асфальтовых трещин вырос бурьян, но перед большими, век не крашенными воротами его не было. То ли вырвали, то ли передавили колесами. Тополя неподалеку, ободранные ветром, почти голы. Скучное это было место и не производило впечатления часто посещаемого людьми.

— Пошли! — скомандовал Петр и открыл дверцу.

Меня собрались выволочь за руки, но я их отдернула и как смогла выползла сама, прислонилась в изнеможении к багажнику. Коренастый даже отступил на шаг, чтобы полюбоваться мной. Я почувствовала отвращение при виде его улыбки и обрадовалась, поняла, что быстро восстанавливаюсь. Хорошо, если вслед за чувствами ко мне начнут возвращаться и силы.

Братия, негромко, но отчаянно матерясь, выволокла из машины фотографа. Вот что под ногами мешалось! Виктор был в гораздо худшем состоянии — производил впечатление мертвецки пьяного, без поддержки вообще не стоял на ногах. Вовка и коренастый потащили его к воротам, одна створка которых была слегка приоткрыта, а Петр с той же целью направился ко мне.

«Нет!»

Я, стараясь ступать как можно тверже, направилась к воротам сама. Он не возражал, и через несколько шагов я вошла вовнутрь, будто нырнула в пасть хищника.

Пасть оказалась чем-то вроде большой котельной, с гроздьями труб по стенам, штурвалами задвижек и узкими металлическими лестницами, ведущими вверх и вниз, куда-то под цементный пол. При пасмурной, как сейчас, погоде здесь было почти темно.

Виктора бросили прямо на цементный пол, а я оперлась о что-то железное неподалеку от него. Куда разбрелись отморозки — неведомо. Единственное, что привлекло внимание, — грохот металлических ступенек лестниц под их ногами.

— Дмитрий! — позвал кто-то из них спустя некоторое время.

— Куда его черт унес? — до эха громко спросил обезьянорукий, проходя мимо.

— Не ори! — откликнулся Петр. — Людей наорешь! Ктошкин сказал, что он должен быть здесь.

«Ктошкин — это Кторов, — поняла я. — Тимофей».

— Что будем делать? Ждать?

— Ты что? — поразился Петр. — А за макулатурой ехать? Да старый умом двинется!

— А чего ее возить? Бабенка-то здесь, — ткнул в меня пальцем белобрысый.

— И ты будешь здесь, — указал Петр Вовке. — За ними присмотришь, пока Диман не подъедет.

— Еще чего! — возмутился тот, но Петр настоял:

— Присмотришь, Вова, присмотришь, надо! Да и подругу заодно оттянешь, если успеешь.

Такая перспектива белобрысого устроила. Он больше не возражал, но, посмотрев на меня, обратился к Петру с просьбой:

— Ты мне только «дури» оставь. Одну дозу. Сам же говорил, что она каратистка — ногами хлыщется.

— Какая каратистка, посмотри на нее!

У меня уже хватило сил отмахнуться от руки коренастого, протянувшейся к моему подбородку.

— Обойдешься, — решил Петр. — Сам говорил, что резиновая тебе не нужна. А чтобы без неприятностей, мы их в подвал запрем. Место проверенное, выход в шахту — на замке. Ктошкин там сутки отсидел и не выбрался.

Поспорив еще немного, отморозки пришли к согласию и стащили по лестнице, ведущей вниз, фотографа и меня. Посопротивляться им я бы уже смогла, но не стала, решила сберечь силы.

В подвале струился свет — горела единственная на весь длинный и низкий коридор подслеповатая лампочка. Отморозки посадили Самопрядова у стенки, меня оставили без внимания и ушли, переговариваясь на ходу о чем-то пустячном. Заскрипела петлями железная дверь, громыхнула щеколда с той ее стороны, и все стихло.

Я опустилась на корточки напротив Виктора, ощутила спиной жесткую неровность стены и склонила голову на колени. Надо было что-то предпринять. Я чувствовала, как тяжелая апатия овладевает мной, понимала, что это последствия действия наркотика, но не могла сопротивляться. И даже слезы сдерживать не стала, когда без видимой причины подступили они вместе с комом в горле. Вскоре погас свет, и по еле слышному звуку мотора, донесшемуся будто из другого мира, я поняла, что отморозки уехали. Белобрысый? Это было единственное, о чем я не сказала бы сейчас: «Плевать».