Как не стоит думать и о криках и стонах больных и умирающих, и о всей той крови и грязи, что всегда шла рука об руку с незавидной долей медика. По крайней мере, если бы с детства не научил Сибори думать именно так его отец, не сумел бы он выдержать подобного и пары недель.

Но и сейчас омерзение поднималось со дна души: хотелось сбежать, скрыться от душного запаха чужих болезней, крови и гноя, лишь бы не видеть и не ощущать. Впрочем, Шигэру сейчас в разы хуже…

Вот, наконец, завершена операция: Шигэру, точно маленького ребёнка, кутает отрезанную конечность в кусок мешковины, чтобы после сжечь её и закопать в стороне от селения. Конечно, зараза вряд ли из-под земли выберется, но он всегда так поступает. Наложена повязка, и усталый мужчина в беспамятстве засыпает. За тонкой перегородкой плачет его жена: видимо, уже поняла она, что кормить семью отныне придётся ей. Ведь вряд ли сможет её супруг сражаться или работать в полях… Шигэру, отодвинув перегородку, ободряюще посмотрел на женщину:

– Не плачьте, прошу. Думаю, вам лучше пойти домой: в нашем доме мало места, и вам, боюсь, негде будет заночевать. Приходите завтра утром: вашему мужу следует поспать. Просто поспать, а после он очнётся почти совсем здоровым, поверьте.

Тёмные круги под глазами, усталый взгляд. Как может Шигэру быть таким, как может он находить в себе силы, чтобы утешать каждую плачущую жену, коих множество повидал за долгие годы этот маленький дом? Масляная лампа почему-то вдруг показалась невероятно тяжёлой, и с таким облегчением Сибори поставил её на пол. Вроде бы и не он проводил ампутацию, а всё равно руки дрожат.

Покорившись, женщина ушла. Сибори с тяжёлым вздохом посмотрел куда-то вдаль, что не укрылось от взгляда любимого:

– Нам обоим нужно просто немного поспать. Уверен, у тебя тоже силы на исходе.

– Почему я должен оставаться здесь? – этот вопрос Сибори едва ли не впервые озвучил вслух, поворачиваясь к Шигэру, - Ведь почти наверняка найдётся место мне и в другом месте.

– Кто бы спорил, ты умён, - Шигэру идёт мягкая и спокойная улыбка, - Но пойми правильно: я не желаю тебя терять. Ты ведь понимаешь: я не справлюсь здесь один. Да и в прочих местах ты вряд ли найдёшь приют…

Мягкое прикосновение к огненно-рыжим волосам говорит лучше всяческих слов: даже Шигэру поначалу пугался внешности того, кого позднее полюбил. И это он, самый образованный среди своих сограждан: чего уж ждать от черни, которая не способна ни читать, ни писать, ни даже думать своими головами, а не слепо следовать суевериям предков.

– Если бы мы вместе… - начал было Сибори, но Шигэру оборвал возлюбленного на полуслове:

– Не покину я тех, кто надеется на меня. Жители этой деревни нуждаются в нашей с тобой помощи, и разве справедливо будет нам обоим оставлять их?

Сибори фыркнул:

– Почему же тогда не желаешь ты, чтобы я отправился в столицу один?

– Ты, никак, ума лишился? Может, заразился чем? – обеспокоенно протянул Шигэру, и его рука, до того теребившая прядь огненных волос, скользнула на лоб любимого, - Чего не хватает тебе здесь? Если покинешь ты эти места, то рискуешь лишиться и того немногого, что есть у нас. У нас с тобой.

Обычно успокаивала Сибори чужая близость, но сейчас почему-то никаких чувств не вызывали прикосновения жёсткой ладони. Шигэру усмехнулся, чуть приобнимая рыжеволосого за плечи:

– Ты моложе меня – верно, поэтому всё время куда-то стремишься. Помнится, и я в твои девятнадцать желал уйти из дома, куда глаза глядят, лишь бы не на одном месте находиться. Обещаю, что если выдастся спокойное время, мы вместе отправимся на день-другой в столицу: думаю, ты просто скучаешь здесь.

Скука? Нет, отказывался верить Сибори, что лишь из-за скуки не хотелось ему оставаться в деревне, что стала ему домом. Просто слишком о многом в этом мире он узнал в детстве, когда отец, тратя всё, что удавалось ему заработать, покупал книги, повествующие о былых временах и о том, что известно ныне. Прошло детство юноши среди древних свитков и заморских книг в деревянных переплётах, с кожаными страницами и странными закорючками чужеземных букв, испещрявших страницы эти. Отец многому учил его, и Сибори впитывал его знания с жадностью путника, нашедшего в пустыне чистый родник. Тогда казалось юноше, что уготована ему судьба столь же поразительная, как и судьба тех, что жили за века до рождения его, но сумели, обладая недюжинным умом, проложить себе дорогу в жизни. Средь них даже были представительницы женского пола – и не понимал Сибори: неужто он хуже какой-нибудь, пусть даже самой исключительной, женщины? Если и умная женщина могла у императорского трона место обрести, причём не в качестве наложницы или жены, то отчего не сумеет и он? Да, о таком он мечтал в детстве…

А сейчас судьба его – оставаться здесь, в этой забытой всеми богами деревне, и зашивать порой раны деревенских неудачников, распоровших случайно себе руку во время тренировки с мечом. Да, многие сейчас вздумали овладеть боевыми искусствами: что ни говори, а на непрекращающейся войне нужны воины. Но даже воевать пойти не дозволено было Сибори. Пусть и умел он держать в руках оружие, но ни в жизнь не отпустил бы его Шигэру на эту бесконечную войну.

– И снова думаешь о чём-то. Ведь мне не скажешь, о чём?
– Обыкновенно хотелось, услышав этот мягкий смех, склонить голову на плечо возлюбленного, однако сейчас Сибори скорее по привычке повторил всегдашнее действо: раздражало по неведомой причине нынешнее положение дел сильнее обычного.

– Ты наверняка устал, Шигэру. Отдохни. Я скоро приду, только побуду здесь, снаружи, ещё немного.

Покорно кивнул Шигэру: он всегда предпочитал соглашаться со своим молодым любовником. Но усталость словно испарилась куда-то: и Сибори, убедившись в том, что уже лёг возлюбленный, торопливым шагом направился в лес. Не знал он, что жаждет там отыскать, и уж тем более, не думал уходить из дома: просто отчего-то захотелось оказаться подальше от слишком хорошо знакомого порога маленького домишки, всего пропахшего чужими болезнями.