— А ты! А ты! — Алена не знала, что ему сказать. — E ты — иди отсюда!

— Ой, Давыдова, ну ты в самом деле, — рассудительно проговорила Нинка Лагутина.

— А ты не знаешь, не лезь. Пусть он уйдет отсюда! Иди отсюда! — крикнула Алена нахально улыбающемуся Валере и швырнула ему в лицо тетрадку. Он отбил ее рукой, окрысился.

— Хочешь схлопотать?

— Хочу! — Она встала перед ним.

— Давыдова, сядь, — строго проговорила Раиса Русакова.

— А пусть он уйдет.

— С какой стати он должен уходить? — заступилась за Валеру Маржалета. — Тоже мне адвокат. Не знаю я такой статьи.

— Тогда я уйду.

— Давыдова, успокойся, — сказала Лялька Киселева.

— А ты знаешь, нужно мне успокоиться? Знаешь?

Алена схватила сумку с книгами и вышла. Тетрадка осталась лежать на полу. Раиса, помедлив, подняла ее, положила в свой портфель.

На другой день Лидия Князева пришла к концу уроков, чтобы встретиться с Аленой Давыдовой. Они вместе вышли на улицу. Пригревало солнышко, снег подтаивал, оседал. Огромные глыбы сбрасывали с крыш на тротуар. Они лежали вперемежку с кусками льда. Алена любила это время, когда все начинало таять и с крыш сбрасывали снег. С их дома вчера весь вечер счищали, громко скребли по железу соскальзывающие глыбы льда и снега. А утром дворник скреб под окнами, не давал спать. Но все равно было приятно, что наступила весна.

— Ты вела себя так вчера почему? — спросила журналистка.

— Так, — ответила неопределенно Алена. Она была не расположена к разговору.

— Ты вчера довольно метко бросила тетрадкой в этого парня. Ты что… очень его не любишь?

Она засмеялась, приглашая Алену к откровенному разговору. Лидия Князева была еще довольно молодая женщина, лет тридцати — тридцати пяти, но голос у нее был какой-то старый, хриплый. И смеялась она хрипло, вернее, не смеялась, а мелко-мелко кашляла, заходясь не смехом, а кашлем. И в конце, когда уже не хватало дыхания, гулко, болезненно откашливалась и набирала полную грудь воздуха для нового приступа смеха.

Алена прошла еще несколько шагов, не отвечая на вопрос, который считала необязательным, и остановилась.

— Спрашивайте, что вы хотели спросить?

— Идем. Я тебя провожу. По дороге и поговорим. Ты куда идешь?

— Я иду на крышу.

Лидия Князева не удивилась.

— И я с тобой пойду на крышу. День сегодня хороший, только по крышам и ходить.

Алена пожала плечами. Они долго шли молча.

— Я хочу попросить тебя почитать стихи, — сказала журналистка. — Ты ведь пишешь стихи?

— Да.

— Почитай.

— Я могу читать стихи только на крыше.

— Я думала, ты шутишь. Ну, хорошо, пойдем на крышу.

Лидия Князева работала в отделе писем. Она считала этот отдел очень удобным в творческом смысле. Все письма проходили через ее руки, любое письмо она могла оставить себе и поехать по нему в командировку. Творческий метод ее был очень прост. Она встречалась с автором письма, записывала все, что узнавала от него и о нем, а затем садилась писать статью. В первых строках пересказывала письмо, цитировала из него несколько строк или приводила полностью, а затем рассказывала о себе, как ездила, как встретил ее автор письма, как они просидели целую ночь, беседуя о жизни.

Заявление рыжей девочки, что она идет на крышу, сначала несколько удивило Лидию Князеву, а потом даже понравилось. Хороший журналистский ход предлагала сама жизнь…

Алена жила в шестиэтажном доме с аркой, с покатой зеленой крышей, огороженной по краю ржавой решеткой. В некоторых местах, особенно со стороны двора, от решетки остались только столбики. По весне, когда открывали чердачный люк, Алена забиралась на крышу и часами просиживала там, глядя сверху на город. Дом был построен до войны, в войну разрушен, после войны отремонтирован. Его и два других, примыкающих к «Электронике», собирались снести, чтобы построить на этом месте такое же высокое здание — Дом книги.

Алена надеялась отвязаться от журналистки, думала, что та не полезет на крышу. Но Лидия Князева полезла. Она была в красных сапожках на высоких каблучках, сильно прибавлявших ей рост. Но на крышу в таких сапогах лезть было неудобно. Перед чердачной лестницей Алена сказала, надеясь остановить журналистку.

— Вам, наверное, в таких сапогах скользко будет?

— Ничего! Полезли, старуха!

Она считала себя бесстрашной журналисткой: в кратер вулкана так в кратер вулкана, на крышу так на крышу, лишь бы не упустить интересный материал.

На крыше, после того, как счистили снег, осталась снеговая крошка. Она подтаивала, железо было мокрым. Приходилось карабкаться на четвереньках, чтобы не загудеть с оставшейся крошкой вниз. Крыша громыхала, мокрая крыша скользила под ногами, по Лидия Князева упорно лезла за Аленой.

На самом верху, около телевизионных антенн — ровная бетонированная площадка. Здесь Лидия Князева выпрямилась на подрагивающих от напряжения ногах, долго откашливалась, свистя и хрипя прокуренным, простуженным горлом, и затем ее душу охватил восторг. Она никогда не поднималась так высоко, не стояла на крыше дома.