Алена пыталась сопротивляться, но у него в руке начал подрагивать поднос, застучали мелко-мелко ложечки в чашках. Алена испугалась, что он уронит поднос, и подчинилась, села в кресло. Прямо перед собой она увидела на столике небольшую бочку из бамбуковых планок, из которой торчали голова и голые плечи негра.

— Эту игрушку я купил на Филиппинах во время круиза… в прошлом году, — сказал В. Г. Дресвянников и, уже уходя, объяснил: — Бочка снимается.

Но едва он вышел, Алена тотчас же поднялась и вышла за ним в коридор, сняла свое пальто с вешалки. Из прихожей через маленький коридорчик видна была кухня: стол, полочка на стене. В. Г. Дресвянников поставил поднос с кофейным прибором на стол и смотрел из кухни на то, как Алена торопливо одевается. Он действительно хотел приготовить кофе, и больше ничего. И конфеты у него были — «Вечерний звон». Он купил их в Москве, когда ездил устраивать в журнал свою статью «О трех фильмах Андрея Тарковского». Это было давно, больше месяца назад. И с тех пор к нему не заходил никто, кого бы ему захотелось угостить конфетами. Эту девочку он бы угостил.

— Виктор Григорьевич, меня девочки на улице ждут.

Он медленно вышел из кухни, взял Алену за обе руки.

— А что случилось?

— Девочки просят вернуть альбомы. Извините нас, пожалуйста.

— Я, конечно, верну альбомы. Но все это странно. Когда ты сможешь зайти ко мне?

— А сейчас вы не сможете отдать альбомы?

Он держал ее за руки не крепко, не сжимая запястья так, чтобы она не могла вырваться. Он не столько ее держал, сколько трогал, поглаживал пальцами. Алена поводила плечами, не вырываясь, а стараясь стряхнуть его руки, чтобы не обидеть. Но пальцы его бегали по запястьям. Алена морщила лоб. Ей было неловко и неприятно.

— Могу и сейчас отдать, — сказал В. Г. Дресвянников.

Он отпустил одну руку Алены, потом другую. Алена спрятала обе руки в карманы пальто. В. Г. Дресвянников постоял, глядя ей в лицо, и медленно пошел в комнату. Через минуту или две он вынес тетради. Но не отдал сразу, стоял в двух шагах от девчонки, перелистывая их. Ему жалко было расставаться с «альбомами нежных дев». Помимо литературоведческого интереса, В. Г. Дресвянников испытывал живое любопытство, листая страницы тайных дневников, или, как он говорил, «самоучителей нежности». Записывая приметы любви, значения взглядов, жестов, поцелуев, белые переднички грезили наяву о мужской ласке. В каждой такой тетради он искал за словами, за рисунками, а иногда и за красноречивыми вырезками из журналов тайное желание.

— Жалко отдавать — вздохнул он и затем молча протянул.

— До свиданья, — сказала Алена. — Извините… У нашей учительницы сестра умерла.

— Да? — спросил он.

— Да, от воспаления легких.

Два лестничных пролета Алена пробежала вниз пешком, потом вызвала лифт. Зайдя в кабину и нажав кнопку, прислонилась к стене лифта, закрыла глаза. С закрытыми глазами на мгновенье увидела большое зеркало над камином, себя в этом зеркале без пальто, растерянную. «Зачем, дурочка, сказала про учительницу?» И еще увидела наклонившегося над ней, когда он усаживал ее в кресло, критика с дребезжащим в его руке подносом. «Зачем, дурочка, сказала? Как он удивился!» Может, он вовсе и не такой человек, а она вообразила. Алена сильнее зажмурилась, недовольная собой. Дернулся остановившийся лифт. Алена открыла глаза, вздохнула.

Девочки ее ждали во дворе около беседки. Выбежав из подъезда, она подняла над головой тетради. В ответ раздалось дружное «у-р-а-а!»

В сквере девчонки обменялись тетрадями и сидели на лавочке, хмыкая, зачитывая друг другу смешное.

В. Г. Дресвянников расклеил страницы в тетради Маржалеты.

— Тетки! — сказала Нинка Лагутина, — что пишет Маржалета… «Меня пошел провожать Леонард, но мне нравится Коля»…

— Дай сюда, — попросила Маржалета.

— «Но Колю я начала ревновать, как и Юру к Эмке…»

— Дай сюда! — потребовала Маржалета.

— «Поэтому я переметнулась и заставила себя влюбиться в Леонарда. — Нинка вскочила с лавочки. — И, конечно, глупо ошиблась. Со стороны Коли и Юры у меня девяносто девять процентов взаимности».

Маржалета догнала Нинку, отняла тетрадь.

— Но я люблю Сашу. У него есть складной велосипед, — сказала Нинка Лагутина, делая вид, что цитирует по памяти.

— Где тут велосипед? Ну, где? — обиделась Маржалета.

Она попыталась разорвать свой дневник пополам, но тетрадка была толстая.

— Подожди, не рви, — сказала Алена. — Все равно кто-нибудь подберет кусочек, прочтет. Надо сжечь.

На трамвае доехали до остановки «Городской парк». Маташкова и Петрушина забежали домой, взяли свои тетради. Им тоже хотелось сжечь, очиститься, немедленно повзрослеть. Звонко перекликаясь, легко ориентируясь в шуме и грохоте городских улиц, перешли трамвайную линию, по которой приехали, перебежали со смехом вторую трамвайную линию, по ней мчался, быстро приближаясь, посверкивая синими стеклами, чешский трамвай; и, преследуемые звонком вагоновожатой, кинулись, повизгивая, на шоссе. Риск; которому они подвергались, перебегая дорогу, вызывал восторг в душе. Ветер ударял в лицо, за этим ветром открывался простор, синее небо с плывущими по нему белыми облаками.

Алена перебежала и, отстав от девчонок, остановилась на автобусной остановке напротив стеклянного двухэтажного гимнастического зала общества «Динамо». Вспомнила руки В. Г. Дресвянникова, мелко-мелко перебирающие, словно подкрадывающиеся пальцы, услышала дребезжание подноса, и опять захотелось зажмуриться. Но Алена только нахмурилась: «Зачем сказала, дура конопатая, что сестра у Марь-Яны умерла? Зачем ему об этом знать? Никогда!.. Никогда!..»

Сквозь наружную стеклянную стену гимнастического зала просматривались оба этажа. На втором — ребята в масках (двое в одном углу, двое в другом) отрабатывали один и тот же фехтовальный прием. На первом этаже две девушки в тренировочных костюмах медленно расхаживали, разминаясь. Время от времени они останавливались у снарядов, что-то поправляли, подкручивали.