Не бойтесь; их на самом деле нет:

Они обман, фантазия, мираж. —

И посохом над нечистью взмахнул —

И гадины попятились назад,

Во чрево тьмы, где оборотни спят [8].

Прочитав такое описание, как вы думаете: возможно ли на Энкантадас веселье? Да. Нужно только найти повод для веселья, и будешь весел. В самом деле, пусть это острова покаяния и скорби, но все же здесь царит не вовсе беспросветный мрак. Ибо даже черепаха, хоть никто не станет отрицать, что вид ее настраивает на торжественное и суеверное состояние духа, хоть самые твердые намерения не могут помешать мне вглядываться в черепаху-призрак, когда она появляется из завешанного тенями угла, — даже черепаха, повторяю, как бы ни была она со спины темна и печальна, имеет свою светлую сторону: ведь ее калипи, то есть набрюшный щит, отливает иногда желтизной или золотом. К тому же всем известно, что сухопутная черепаха, так же как и морская, если перевернуть ее на спину, так, чтобы светлая сторона оказалась на виду, не может сама перевернуться обратно, темной стороной кверху. Но, перевернув ее, не уверяйте, будто это значит, что у черепахи нет и темной стороны. Любуйтесь ее светлой стороной, держите ее в таком положении хоть все время, но будьте честны, не притворяйтесь, что черной стороны нет. А уж если вам не удалось изменить естественное положение черепахи так, чтобы темная ее сторона была скрыта, а светлая на виду, словно тыква на октябрьском солнце, не заявляйте на этом основании, что упрямая эта тварь — сплошное чернильное пятно. Черепаха и черна, и светла. Однако перейдем к рассказу.

За несколько месяцев до того, как я впервые ступил на эти берега [9], наше судно плавало неподалеку от Заколдованного архипелага. Однажды в полдень мы очутились на траверзе южного мыса острова Альбемарль, на довольно близком от него расстоянии. Отчасти для развлечения, отчасти же для осмотра столь удивительной суши на берег была отправлена шлюпка и матросам приказано высмотреть все, что возможно, а заодно доставить на корабль черепах, каких и сколько сумеют.

Смельчаки воротились уже после захода солнца. Я перевесился через высокий фальшборт, точно заглядывая в сруб колодца, и смутно увидел внизу мокрую шлюпку, глубоко осевшую под каким-то необычным грузом. Сбросили веревки, и после напряженных усилий на палубу были подняты три огромные, допотопного вида черепахи. Казалось, такого не могла породить земля. Перед тем мы провели в море пять долгих месяцев — срок, вполне достаточный для того, чтобы все сухопутное воспринималось как чудо. Если бы в тот вечер к нам на палубу поднялись три таможенных чиновника, очень возможно, что я изумленно воззрился бы на них, стал трогать их и гладить, как поступают дикари с гостями из цивилизованного мира. Но вместо трех таможенных чиновников перед глазами у меня были эти поистине сказочные черепахи — не из тех мелких, с какими возятся школьники, а черные, как траур вдовца, тяжелые, как полные серебра сундуки, с большущими панцирями, овальными и выпуклыми, как боевые щиты, в зазубринах и вмятинах, как щиты, побывавшие в деле, а местами мохнатые от темно-зеленого мха, липкие и скользкие от морской пены. Эти загадочные твари, внезапно перенесенные в темноте из неимоверно пустынных пространств на нашу людную палубу, произвели на меня действие, которое нелегко описать словами. Они будто только что вылезли из-под основания мира. Да, это словно были те самые черепахи, на которых, как полагают в Индии, держится все мироздание.

С помощью фонаря я рассмотрел их подробнее. До чего же почтенный, полный достоинства облик! До чего мягко ворсистая зелень облекает грубую корку, исцеляя трещины в поврежденной броне! Я уже не видел перед собой трех черепах. Они разрослись, преобразились. Я видел три римских Колизея, великолепных и в упадке.

О вы, древнейшие обитатели этого да и любого другого острова, сказал я, впустите меня в ваши трехстенные города!

Острее всего при виде этих созданий было ощущение старости, извечной выносливости и терпения. Мне просто не верится, чтобы какое-нибудь другое создание могло жить и дышать дольше, чем черепахи с Заколдованных островов. Не говоря уже о всем известной их способности существовать без пищи целый год, примите во внимание непроницаемую крепость их природной кольчуги. Какому еще животному дана такая цитадель, чтобы выдерживать в ней набеги Времени?

Когда я, зажав в одной руке фонарь, другою соскребал мох, обнажая древние шрамы от ушибов, следствия многих тяжелых падений среди здешних мергельных гор [10], — шрамы, причудливо разошедшиеся, взбухшие, уже почти зажившие, но искривленные, как те, что порою видишь на коре очень старых деревьев, — я чувствовал себя археологом, изучающим птичьи следы и письмена на обнаруженных раскопками плитах, по которым ступали невероятные живые существа, даже призраки коих ныне вымерли.

В ту ночь, лежа в своей койке, я слышал над головой медленное, усталое передвижение трех увесистых пленниц по загроможденной палубе. Так велика была их глупость — или решимость, — что никакие препятствия не заставляли их свернуть с дороги. Незадолго до полуночи одна из них совсем затихла. На рассвете я увидел ее — она воткнулась, как таран, в неподвижное основание фок-мачты и все еще изо всех сил пыталась пробиться вперед. Ничто вас так не укрепляет в мысли, что черепахи — жертвы карающего, или злобного, или даже сродного дьяволу чародея, как эта страсть к безнадежным усилиям, которая ими порой овладевает. Я знавал случаи, когда они во время своих странствований по острову геройски кидались на скалы и долго тыкались в них, изворачивались и ловчили, чтобы сдвинуть их в сторону и продолжить твердо намеченный путь. Поистине страшным проклятием кажется это их тупое стремление двигаться по прямой в перекореженном мире.

Другие две черепахи, не встретив столь серьезной преграды, как первая, натыкались всего лишь на такие мелкие препятствия, как бочки, ящики, бухты канатов, и время от времени, переползая через них, с грохотом шлепались на палубу. Прислушиваясь к этому волочению и глухим ударам, я рисовал себе их родные места — остров с бесчисленными оврагами и бездонными ущельями, врезающимися в самое сердце расщепленных гор, на много миль поросший непроходимыми чащами. Потом я представил себе, как эти три прямолинейных чудовища из века в век пробирались во мраке теней, закопченные, как кузнецы, такие медлительные и тяжеловесные, что не только у них под ногами вырастали ядовитые грибы, но и спины их обрастали грязно-зеленым мхом. Вместе с ними я блуждал в вулканическом хаосе, без конца отбрасывал с дороги гниющие сучья; и наконец мне приснилось, что я сижу, скрестив ноги, на той, что идет впереди, а на двух других тоже сидит по мудрецу, образуя треножник, на котором покоится свод вселенной.

Вот в какой несуразный кошмар вылилось мое первое впечатление от здешней черепахи. А на следующий вечер, как ни удивительно, я сел за стол с другими матросами, и мы превесело поужинали черепашьими отбивными и черепашьим рагу, и после ужина, вооружившись ножами, скоблили и ровняли, пока из трех мощных выгнутых панцирей не получились три затейливые суповые миски, а из трех плоских желтоватых набрюшных щитов — три роскошных подноса.

Очерк третий

УТЕС РОДОНДО

Несчастья и Отчаянья скала...

Несчастье и подумать про нее,

Она живое воплощенье зла,

Здесь волны вопиют, как воронье,

И ветер носит хриплое вранье

Басистого баклана над водой.

Пусть на нее кидается прибой —

Молчанием ответствует она,

И вот о край твердыни роковой

Бессильно разбивается волна.

Да выслушает Мореход без гнева

Хоть половину непонятного напева.

И с диким криком взмыли к облакам

Неистовые стаи мерзких птиц,

Стучали крылья глухо по бокам,

И полночь означала страх, и стыд, и срам.

Как будто не Природой, а Пороком

Порода этих птиц порождена [11].

Подниматься на высокую каменную башню не только интересно само по себе, это еще и лучший способ обозреть ближние и дальние окрестности. И предпочтительно, чтобы башня стояла одна, на пустом месте, как таинственная башня в Ньюпорте [12], или была единственной уцелевшей частью какого-нибудь разрушенного замка.