– Ну, что с тобой делать, гордость округи, последний берсерк?
– Хевдинг издевался. Старался, как мог. Но толпа молчала. Потом загудела. Там были и люди хевдинга, и родные убитых Бьёрном, и их друзья.

"Да что ты можешь сделать, ничтожество" - Отвечал старый берсерк старому хевдингу. По-прежнему не размыкая губ. Да и все равно они были не видны за густыми, длинными усами.

Франк, всматривавшийся в него, как в подлинную диковину - больше берсерка не увидишь!
– ошалело смотрел на шрамы Бьёрна, которыми была покрыта его шкура. Много, много было таких шрамов, под которыми таились те места, ранение в которое всегда значило одно - смерть. Вот, над левым соском, ближе к середине груди. Вот, прямо напротив печени, судя по форме - удар копьем! Вот, по шее, сбоку, где яремная вена! Вот шрам на виске! Вот шрам от бедра до бедра, толщиной в палец - все кишки, должно быть, были на земле! Бред! Бред! Бред!

Дикий. Дикий и одинокий. Вот он, твой последний поход. Глупо? А что в этом мире, где он всегда был попутчиком, которого брали с собой лишь по необходимости, не глупо?

– Вырезать тебе орла? Мало. Устроить тебе прогулку вокруг столба, пока ты будешь наматывать на него свои кишки? Мало. Сварить тебя живьем? Ободрать с тебя кожу, как с палой кобылы? Ну? Выбирай!
– Хевдинг выдал себя. Столько лет. Он ненавидел Бьёрна. Так может ненавидеть лишь тот, кто посмел поквитаться лишь с одним из двух виноватых. Жаль, что Бьёрн не знал этого тогда. Жаль не потому, что тогда бы он остался жив, а не стоял бы сейчас на коленях. А потому, что тень Сигрун, наверное, тоскует в том мире, куда ушла. Неотомщенная.

– Вот что, последний берсерк. Я хочу посмеяться. Над тобой. Над твоей глупостью, что вела таких, как ты, в походы за золотом, которое гораздо проще добывать у себя же дома. Но сперва я все же хочу узнать - как человек становится берсерком? Жрет грибы, и, если не сдох, то и стал?

"Три года. Три года в том странном распадке-овраге в лесу, куда отвел его знахарь. Там стояла древняя, черная изба в три венца, огромных, чудовищно толстых. Странно. До селения было не так и далеко, а никто не знал о таком месте и не видел его, и не слышал, и не находил. И не нашел за все три года, что провел там Бьёрн в компании, в услужении и в обучении у странного старика, у которого он так и не узнал никогда ни имени, ни прозвища, ни названия места, где они живут, но зато увидел те дороги, по которым идут воины Одина. Вот как становишься берсерком. Отдав все. Золото... Кому оно нужно. И потом навсегда забываешь, как найти эту избу - как только старик сказал, что обучение кончено, и он должен уйти. Он столько раз за эти годы бродил по этому лесу, почему-то ни разу никого не встретив, но всегда находил путь в избу. А теперь, когда старик закончил обучение и вывел его за порог, он сделал шагов двадцать, обернулся - и не увидел ни распадка-оврага, ни избы..." - Ответил старый Бьёрн. Как и на протяжении всего разговора. Молча. Все равно они не слышали его. Ни братья, ни сестры, ни те, кто воевал с ним бок о бок, ни женщины, ни другие берсерки... Только фьорды. Только мать. Только Сигрун. А их тут нет. Вот и все.

– Что такое - берсерк в понимании берсерка? Ну? А потом я скажу тебе, что я с тобой сделаю.

"Война. Вот что это такое. А дальше - не твое дело" - Ответил Бьёрн, последний берсерк Норвегии.

– Да и Локи с тобой. Ты пойдешь со мной в море. Я иду далеко, старый пес, очень далеко! Ты пойдешь в аске, в челне, на канате, привязанном к моему драккару. Ты будешь получать еду и воду, а потом получишь запас воды и еды на девять дней, свой молот и я оставлю тебя в море, на твоей поганой Лебединой Дороге, ублюдок! Это случится не раньше, чем мой драккар уйдет от берега на пятнадцать дней пути! Мне весело, наконец-то. Голод, одиночество и жажда. "Прогулка" или "Орел" быстро кончаются. Я буду идти под парусом, а потом те годы, что мне остались, знать, что ты или болтаешься падалью на дне аска, или прыгнул за борт, чтобы утопиться и попал к Ран! Валгалла улыбнулась тебе, последний берсерк! На прощание.

Старика отвязали от столба, поставили на ноги. Он гулко кашлянул. Толпа, вывшая от восторга, стихла.

– Ты все-таки поквитался со мной. Трус, - последнее слово вылетело плевком в лицо, от которого нельзя укрыться. Впервые слышал Сван голос Бьёрна, голос, перекрывший шум толпы, голос, некогда перебивавший рев веселящегося в море Эгира.

Бьёрн презрительно отвернулся. Его увели.

Они сделали все так, как обещали. Аск шел на канате за драккаром, а скованный по рукам и ногам Бьёрн мог сидеть или лежать, как ему вздумается. Вечером аск подтаскивали к борту, кидали вниз куски сырого мяса или рыбы, лили воду в маленький бурдюк и спускали ему. Сырое и мало. Чтобы не завялил впрок. Они продолжали его бояться. А он молчал. Он и так много сказал тогда, на суде. Зря.

Дикий. Одинокий и дикий, он был счастлив, как давно не был. Вокруг было море. То, что это была казнь, его занимало мало. Боги решают, кого брать в Валгаллу, кого нет, что мог, он сделал, а там видно будет - упадет Радужный мост под его ногами, или он войдет под крышу, сделанную из щитов.

В пятнадцатый день аск подтащили к драккару днем. Торопятся. Надоело играть. Надоело бояться, мерзким страхом, что прячешь от себя сам - он слышал, что такой бывает.

Веревкой с крюком на конце его подхватили за цепь, сковавшую руки и подняли на борт.

– Я держу слово, - улыбнулся Сван, - сейчас в твой аск, дарю его тебе, спустят воду и еду. На девять дней. С тебя снимут железо, оставят руки связанными веревкой. Потом снова опустят в аск. И больше, мразь, никто о тебе и не вспомнит. Легенды о твоей жизни уже стали забываться, а с такой смертью - сам понимаешь. И еще. Если, пока с тебя снимают железо, ты дернешься - тебе отрежут все твое мужское хозяйство и сдохнешь среднеполым.

Дикий. Одинокий и дикий, он стерпел все. И снова оказался в аске. Ему скинули даже его старый плащ. Но не молот. Бьёрн молчал. Не хотел напоминать. Это было бы похоже на просьбу.

Бьерна спустили в аск, на сей раз подцепив крюком за веревку, стягивающую руки. А потом просто смотрели на него, от души потешаясь, некоторое время, глядя, как Бьерн торопится перетереть веревку, стягивавшую руки. Он успел, содрав себе кожу до мяса, успел перетереть ее о край борта аска, нового, сделанного наспех. С грубоватыми краями бортов. Он не хотел думать, о том, на что хотел бы надеяться.

– Эй!
– Донеслось с драккара, Сван снова вострубил в свое лебединое горло, - вот твой молот, Бьёрн! Чуть не забыл!
– И молот Бьёрна упал в волны. Не думая, старик прыгнул с аска в весеннюю воду, со связанными ногами.