– Куда?

– В Нью-Джерси.

– А как же работа? Или Мэсикоттша тоже переезжает?

– Миссис Мэсикотт его уволила за интрижку с одной из ее жиличек. Она их застукала и пришла в ярость.

Минут пять мы молчали. Обивка кресла передо мной зарябила от слез.

– Забавно, – произнесла после молчания мать. – Ее не волновало, что у него жена и дочь, а новой любовницы не стерпела… У тебя есть вопросы?

– Кому достанется «Кадиллак»? – спросила я.

– Нам. Тебе и мне. Вот ирония судьбы, да?

– А можно, я все равно пойду к Джанет на девичник с ночевкой?

Неделю я плавала, выглядывая из воды при малейшем шуме. Всякий раз, когда звонила Джанет, я думала, что это папа.

В пятницу мать робко вышла к бассейну в пляжном халате, неся все необходимое – чашку чая, сигареты и спрей для носа. Она неловко открыла сетчатую дверцу, подошла к воде и попробовала ее краем мыска.

– Холодная, – пожаловалась она. Сбросив халат, мама чинно присела на плетеный стул. – Как хорошо… Вылези из воды, поговори со мной.

Я села на край бассейна, мокрая и нетерпеливая.

– Я как раз начала плавать свою норму, – сказала я. – Что ты хочешь?

– Ничего, просто твоей компании. Можно задать тебе вопрос?

– Ну?

– Так, обычная глупость… Мне просто интересно… Если бы ты меня не знала, если бы увидела впервые на улице, совсем незнакомую, как бы ты решила – я красивая или нет?

На ней был старый безвкусный раздельный купальник, который она начала носить, когда растолстела: верх в цветочек, белые трусы с юбочкой и валик синевато-белой жирной плоти между ними.

– Не знаю, – ответила я. – Наверное, ничего себе.

Она вглядывалась в мое лицо, ища правды. А правда, как я ее понимала, была в том, что папа не ушел бы, не будь мать Мисс Безнадегой.

– Правда ничего? – переспросила она.

– Ничего себе жирдяйка!

Ее губы задрожали. Мать потянулась за своим спреем.

– Боже, да я пошутила! – скривилась я. – Уже и шуток не понимаешь?

От папы пришло письмо с почтовым штемпелем Нью-Джерси – один тетрадный листок с обещаниями продолжать любить и платить алименты. Но не было ни слова объяснений, почему он плавал со мной всю неделю, не сказав мне правды, и как можно так сильно захотеть какую-то женщину, чтобы бросить нас. Я впервые обратила внимание на его манеру письма: неуверенные, слабые строки, совсем не похожие на папин характер. «Донна очень хочет с тобой познакомиться, – говорилось в письме, – как только момент будет подходящий».

На девичнике у Джанет я сказала Китти Коффи, что она воняет, как хорек, и обрадовалась, когда она расплакалась. Я жадно ела, танцевала до пота и так громко хохотала, что миссис Норд пришла и попросила меня:

– Потише, дорогая, ладно? А то тебя слышно по всему дому.

«Заткнись, шлюха», – подумала я, но ограничилась гримасой. Я подначивала девчонок не спать, пока хватит сил. Когда задремала последняя, меня вдруг затрясло – сильно и неподконтрольно. Может, папа ушел, потому что я плохая? Потому что я желала, чтобы он женился на миссис Норд вместо мамы? Потому что я сказала маме, что она некрасивая?

К рассвету глаза щипало от бессонной ночи. Я на цыпочках прошла между бугорками из одеял на полу, представляя, что все подруги стали жертвами какого-нибудь глобального взрыва, а я, единственная неспящая, выжила.

Снаружи медленно серело. Во дворе Нордов чирикали птицы. Я оделась, спустилась в холл, босиком вышла из дома и поехала на велосипеде на Боболинк-драйв.

У бассейна гудел испортившийся фильтр. Вода была серебристой и гладкой. На столбике забора сидел Пети.

Прищелкивая языком, я подобралась поближе, повторяя его кличку. Рука сама поднялась и накрыла его. Попугай слабо клюнул мою ладонь. Я чувствовала под пальцами его хрупкие косточки.

Входную дверь я отперла своим новым блестящим ключом.

Мама в спальне, совершенно голая, стояла перед зеркалом, приподняв груди нежно и с любовью, совсем как мы с Джанет новорожденных котят.

Вот мы и две женщины, подумалось мне.

– Смотри! – крикнула я.

Мать испуганно обернулась на мой голос. Я выпустила Пети, и попугайчик начал летать по комнате, описывая между нами круги.

Я сидела на коричневом клетчатом диване перед телевизором и клеила скотчем челку ко лбу, потому что Джанет сказала – так она, высохнув, не совьется в мелкие колечки. В углу, на баркалаунджере [4] , мать занималась своим нервным срывом.

Сгорбившись над подносом на ножках (с таких едят перед телевизором), она безуспешно пыталась сложить пазл на религиозный сюжет. Несмотря на зной, мама сидела в гольфах и стеганом розовом халате. Питалась она исключительно квадратными карамельками «Крафт». Уже две недели я делала телевизор громче, чтобы не слышать тихие ругательства, которые мать еле слышно бормотала себе под нос, и не смотреть на целлофановые обертки, полукругом окружившие баркалаунджер.