— Потому что у камня под этим домом есть уши, у ветра есть уши — все они слушают, — сказала Амрен. — И если они расскажут... Они помнят, Рисанд, что они не поймали меня. И я не позволю им снова посадить меня в эту черную яму.

Мои уши дернулись, когда я установила щит.

— Никто за пределами этой комнаты не услышит.

Амрен посмотрела на книги, забытые на низком столике в гостиной.

Она нахмурилась.

— Я должна была что-то отдать. Я должна была отдать себя. Чтобы выйти, мне пришлось стать чем-то совершенно другим, чем-то, что не узнала бы Тюрьма. Так что я — я привязала себя к этому телу.

Я никогда не слышала, чтобы она запиналась раньше.

— Ты говорила, что кто-то другой привязал тебя, — осторожно спросил Рис.

— Я соврала — чтобы покрыть то, что я сделала. Чтобы никто не знал. Чтобы избежать Тюрьмы, я сделала себя смертной. Бессмертной, как вы, но... смертной по сравнению с тем, кем я была. И кем я была... Я не чувствовала, не так, как вы. Не так, как я сейчас чувствую. Некоторые вещи — верность, гнев и любопытство — но не весь спектр, — опять этот взгляд вдаль. — Я была совершенной, по словам некоторых. Я не сожалела, не горевала — и боль... Я не испытывала ее. И все же... все же я оказалась здесь, потому что я не совсем похожа на других. Даже раньше, когда я была тем, кем была, я была другой. Слишком любопытной. Задавала слишком много вопросов. В тот день, когда в небе появился разрыв... это вызвало во мне любопытство. Мои братья и сестры сбежали. По приказу нашего правителя, мы опустошили города-близнецы, сравняли их с землей, и все же они убежали от этого разрыва. Но я хотела посмотреть. Я хотела. Я не была рождена или воспитана, чтобы чувствовать такие эгоистичные вещи, как желание. Я видела, что случалось с моими родичами, которые заблуждались, которые научились ставить свои нужды превыше всего. Которые научились... чувствовать. Но я прошла сквозь ту слезу в небе. И вот я здесь.

— И ты отдала это все, чтобы выбраться из Тюрьмы? — тихо спросила Мор.

— Я отдала свое могущество — мое совершенное бессмертие. Я знала, что однажды я... почувствую боль. И сожаление. Я бы захотела, и я бы сгорела от этого. Я бы... упала. Но я была — там было заперто время... Мне было все равно. Я не чувствовала ветра на лице, не вдыхала запаха дождя... Я даже не помнила, каковы они. Я не помнила солнечного света.

Это привлекло внимание Азриэля — темнота говорящего с тенями отдалилась, чтобы открыть глаза, полные понимания. Заперто.

— Так что я привязала себя к этому телу. Я запихнула глубоко в себя свое горящее могущество. Я отказалась от всего, чем была. Дверь камеры просто... открылась. И я вышла.

Горящее могущество... Оно все еще тлело в ней глубоко внутри нее, видимое только через дымку ее серых глаз.

— Это будет ценой освобождения Костереза, — сказала Амрен. — Вам придется привязать его к телу. Сделать его... Фэ. И я сомневаюсь, что он согласится на это. Особенно без Уробороса.

Мы молчали.

— Вам нужно было спросить меня, прежде чем идти, — сказала она, и в ее тоне опять появилась резкость. — Я бы избавила вас от этой встречи.

Рисанд сглотнул.

— Ты можешь — освободиться?

— Не сама.

— Что случится, если это произойдет?

Амрен долго смотрела на него. Потом на меня. На Кассиана. Азриэля. Мор. Нэста. Потом, наконец, опять на моего мейта.

— Я не буду помнить вас. Вы все будете мне безразличны. Я либо убью вас, либо уйду. Что я чувствую сейчас... это будет незнакомо мне — чувства не будут влиять на меня. Все, чем я являюсь, это тело... я перестану этим быть.

— Что ты такое, — выдохнула Нэста, обходя Кассиана и становясь рядом с ним.

Амрен игралась с одной из своих серёг — черных жемчужин.

— Посыльный — и солдат-убийца. Для гневающегося бога, который управлял молодым миром.

Я могла почувствовать вопросы, появившиеся у остальных. Глаза Риса почти светились от них.

— Было ли Амрен твоим именем? — спросила Нэста.

— Нет, — дым закружился в ее глазах. — Я не помню имя, которое мне дали. Я использую Амрен, потому что... это долгая история.

Я почти умоляла ее рассказать эту историю, но прозвучали мягкие шаги, и потом –

— О.

Элейн вздрогнула — и я поняла, что она не слышит нас. Даже не подозревала, что мы здесь, благодаря щиту, не пропускающему ни одного звука.

Он мгновенно опустился. Но моя сестра осталась у лестницы. Она накинула поверх своей ночной рубашки шелковую шаль бледно-голубого цвета, ее пальцы сжали ткань, когда она взяла себя в руки.

Я немедленно подошла к ней.

— Тебе что-то нужно?

— Нет. Я... Я спала, но я слышала...

Она покачала головой. Посмотрела на наши официальные наряды, на темную корону на моей голове — и голове Рисанда.

— Я не слышала вас.

Азриэль шагнул вперед.

— Но ты слышала что-то другое.

Элейн, казалось, готова была кивнуть, то отступила на шаг.

— Думаю, это мне приснилось, — прошептала она. — Думаю, что все эти дни мне приснились.

— Позволь мне дать тебе горячее молоко, — сказала я, взяв ее за локоть, чтобы отвести ее в гостиную.