Через много лет Петя, уже будучи студентом первого курса, случайно столкнулся с Валерой у выхода из метро. Валера остался столь же долговязым и нелепым, но при этом пошло рассказывал о своих отношениях с девушками и ожидал сочувственного восхищения. В это время у Пети ещё не было ни одной девушки, и он поспешил вежливо отделаться от Валеры.

Больше они не встречались никогда. Впрочем, как и с Лёней.

Но это всё было потом. А пока Петя с завистью смотрел, как Лёня ел бутерброд, посыпанный по маслу сахарным песком, и сознавал, что вкус этого бутерброда свободы он не узнает никогда.

20–21 июня 2013 г.

Петя сидел, насупившись и чуть не плача от обиды на папу. Ведь папа, папа… он же так его любил, папа был главным существом в мире! А тут за какую-то ошибку в этюде Черни, – ну ладно, не за одну, да, он был сегодня невнимателен, – и вдруг папин крик: «Уходи из-за рояля! Больше не будешь играть!» И ещё: папа грубо закрыл крышку прямо на Петины руки. Нет, больно не было, просто Петя сопротивлялся как мог, хотел продолжать урок. Но папа крикнул негромко, но тем страшнее: «Я упорнее тебя!» – и с силой закрыл крышку рояля. И быстро вышел из комнаты. А Петя остался сидеть на круглой табуретке, сидение которой можно было поднимать и опускать с помощью красивого стального винта.

В хорошие времена Петя любил раскручиваться на этой табуретке… Рояль «Rud*Ibach Sohn»… Ох, как пахли его клавиши из слоновой кости! С этим запахом у Пети ассоциировались звуки разучиваемых им пассажей… Но теперь были плохие времена. Что делать? Жизнь кончена? Как же теперь? Неужели он никогда больше не услышит папин смешливый голос и не увидит его улыбки под усами? Какой ужас… А задачки по арифметике? «А если папа… умрёт? Как я буду решать задачки?» – думал Петя.

Они почему-то часто ругаются с бабой Каней. Она кричит (Петя слышал!): «Вы привели мою дочь к себе на диван!» Хм… Ну, диван.

И что? Такой самодельный, с тумбочками по обеим сторонам, куда складывались картины в подрамниках, с ящиками внизу, с красивыми красными подушками, которые, когда Петя был совсем маленький, были сизыми. На этом диване спал папа.

А мама спала на раскладушке рядом с роялем. И папа, если вечером работал над книгой или проверял домашние задания, то загораживал лампу обложкой школьной тетради, чтобы свет не мешал спать маме.

Папа кричал бабе Кане: «Дядя Ваня стрелял в профессора!» Какой это дядя Ваня? И профессор, что – Леонидыч? Он профессор-кожник, это Петя хорошо знал. Именно Леонидыч сопроводил Петю к врачу Богоявленскому, чтобы вырезать аденоиды. Мама написала эту странную фамилию на деревянной линейке и рядом телефон, а Петя бритвой пытался выскоблить имя и телефон ненавистного врача, сулившего боль. Но до конца выскоблить не получилось… Потом аденоиды всё-таки вырезали. Летом. И пичкали мороженым, а его и не хотелось совсем! Да…

А завтра придет Эсфирь Иосифовна, учительница музыки, в ботиках прямо со снега, такие следы остаются на паркете! Она будет подпевать Петиной игре, нервничать, выговаривать Пете: «Петенька, ты же не дурачок? Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!» И маме за шкафом: «Ириночка Викторовна, что это там у вас скрипит?»

А мама записывала в тетрадь все реплики Эсфирь Иосифовны во время урока, даже её пение («ля-ля-ля»). Мы потом читали и хохотали. Скрипело перо, воткнутое в оранжевую самодельную деревянную ручку, подаренную маме её учениками. На ручке красовалась надпись «Орловская И. В.» Перо же было № 86. Были перья и № 11, но это считалось слишком вызывающим для школы. Почему – Петя не понимал.

У Эсфирь Иосифовны очень смешная фамилия: Кран! Надо же выдумать такую фамилию! Кран – это наш жёлтый медный кран в кухне. Он один. Из него только наливают воду, а посуду моют на столе в миске. Эсфирь Иосифовна никогда не раздевается и не снимает ботиков, несмотря на осторожные предложения мамы и папы. Но учительница она очень хорошая, Петя слышал, как говорили взрослые: «Эсфирь Иосифовна, конечно, прекрасный педагог…»

Зато на новогодних каникулах занятия отменялись! Ура! Можно было два дня не играть на рояле по полтора часа! Ещё можно было не играть, когда умер Пал Сергеич – сосед по квартире, и Петя втайне радовался нежданным каникулам. Пал Сергеич жил за стенкой той части комнаты, где спал Петя. Раньше он играл на гармошке и пил, а все пели «Ой, рябина кудрявая, белые цветы…» и «Шумел, гремел пожар московский», а потом заболел раком (опять странное название!) и весь день кричал, наверное, и ночью, но Петя не слышал. Когда Пал Сергеич умер, Мариванна, его жена, «голосила», то есть что-то кричала нараспев. Взрослые объяснили, что так надо. А зачем?

Вот ещё: рояль-то был «тяжёлым», то есть механика его работала от сильного нажатия на клавиши (это Петя понял много позже), но все – и родители, и учительница, – хвалили такую «тяжесть» рояля, которая развивала моторику пальцев, и играть на иных, более «лёгких» инструментах было бы легко и просто. В этом Петя смог убедиться в девятом классе, играя в Доме Учителя на рояле фирмы «Steinway», который, как показалось ему, звучал несколько стеклянно и поддавался пальцам слишком легко.

На том концерте еврейка-музыкантша успокаивала Петю (хотя он вовсе и не волновался): «Удел всех артистов – ждать!» Но Петя ждал не своего выступления, а того вожделенного момента, когда ученица Надя Бузенкова из 10 класса, то есть на год старше (!), которая нравилась Пете до самозабвения, начнёт читать письмо Татьяны к Онегину. Читала Надя отрывисто, как-то не так, как привык внутренне слышать Петя, но влюблённость покрыла всё. Они ещё с Борькой ходили вниз от Таганской площади к дому Нади, и видели её в окне первого этажа… О, какое юное сладострастие!.. И Петя готов был полюбить и подругу Нади – Зою Грибовскую, которая всегда на переменах ходила с Надей под руку. Петя прозвал её «адъютант».