– А название языка знаешь? – спросил я, борясь с крестьянским непониманием.

– Язык наш Всеобщий называется. Всеобщий, господин, язык наш, потому что он от Всеобщего Бога нам данный, так батюшка говорит в церкви. – Марта тяжело вздохнула и умоляюще на меня посмотрела. – Поставить бы нам церковь в селе, господин. А то как нелюди какие, в церковь только по выходным ходим да по праздникам в соседнее село, а идти туда полдня и потом еще полдня назад возвращаться.

«Блин, спросил на свою голову, – подумал я про себя, – теперь еще и церковь строить, что ли?»

– А что думают в деревне? – решил я уточнить у Марты.

– То же и думают, господин, церковь нам нужна, – уверенно ответила кухарка.

– Я подумаю, – ответил я и, благословленный счастливой Мартой, пошел к себе.

На встречу со слугами я пришел заранее и подготовил все для своего выступления. Слуги собрались точно к намеченному сроку, и я начал:

– Поскольку нашего любимого барона не стало, то я, как вы знаете, вступил в свои законные права наследника.

Тут я сделал паузу и посмотрел в лица сидящих передо мной: гном был спокоен, Марта плакала, а Герда внимательно смотрела на меня, ловя каждое слово. Внутренне я усмехнулся: чует, видать, что раскулачивание грядет.

– Так вот, проанализировав все, я принял следующие решения: во-первых, Марте увеличивается жалованье до половины сестерция в день, мастеру Дарину увеличивается жалованье до двух сестерциев, Герде увеличивается жалованье до половины сестерция.

После этих слов я снова посмотрел на всех. На этот раз ситуация была несколько иной: гном удивленно жевал бороду, Марта по-прежнему плакала, Герда ей вторила. Но если первая плакала от счастья, то вторая с горя, ведь я уменьшил ей жалованье наполовину против прежнего. Только ведь не будет же она при всех говорить, что у нее было больше? По идее она должна попытаться поговорить со мной наедине, после собрания, именно поэтому я и отправил ее в деревню за старостой.

– Да, и последнее. Нас всех ждут большие перемены, так что если кто-то хочет нас покинуть, кроме мастера Дарина, тот может уйти, – сказал я, выразительно глядя на Герду.

Желающих не нашлось, а глаза гнома просто лучились весельем, он едва сдерживался, чтобы не засмеяться.

– А вы, мастер, надеюсь, будете теперь с удвоенной силой гонять своего подмастерья, оправдывая такое повышение, – закончил я совещание, подмигнув гному.

Гном не выдержал и засмеялся во весь голос, едва не опрокинувшись на стуле. Довольный собой, я пошел в кабинет барона, чтобы там ждать прихода старосты.

Тот, похоже, либо летел на метле, либо был недалеко от замка, так как не прошло и десяти минут, как он сидел передо мной с потным лицом и тяжелой одышкой.

Дав ему отдышаться, я начал разговор издалека:

– Как живется в деревне? Как созревает урожай? Как пополнение в стадах? Много ли невест на выданье?

В общем, нес всякую чушь, подсмотренную в фильмах о рыцарях и их подданных.

Староста, оказавшись на знакомой почве, быстро разошелся и стал вываливать на меня тонны информации: дескать, урожая совсем нет, в стадах падеж от неизвестной болезни, девки мрут как мухи, и вообще на деревню недавно упала ядерная бомба. Про бомбу, конечно, про себя добавил я, слушая ту галиматью о положении дел в деревне, что пытался представить мне староста.

– Ну хорошо, – со скучающим видом прервал я его словопоток, – каково общее количество голов больной скотины? Сколько урожая пропало на полях из посеянного? Сколько девок вообще в деревне осталось?

Староста, не видя никакого подвоха, сказал, что больной скотины много, он может сказать, сколько здоровой – всего десять голов коров и двадцать коз и свиней. Пропавшего урожая на полях треть, а девок в деревне после мора едва ли с десяток наберется.

– Ну что ж, отлично, – сказал я, – тогда радуйся. Сейчас мы пойдем в деревню, и я заберу у тебя весь больной скот сверх тридцати голов, весь пропавший урожай с полей и всех мертвых девок, если живых будет больше десяти.

Я раньше только в кино видел глубоководных рыб, которых вытаскивали на поверхность, и тут впервые наяву видел такую картину. Староста от моих слов онемел, глаза его вылезли из орбит, а нижняя челюсть упала до груди.

Полюбовавшись на сие творение языка своего, я сделал вид, что собираюсь в дорогу. Это привело старосту в себя, и он упал мне в ноги, обнимая и пытаясь поцеловать мои давно не чищенные сапоги. Я в видимом недоумении посмотрел на него и спросил:

– Что такое?

Староста, не отрываясь от сапога, запричитал:

– Не погуби, господин, зашибут меня деревенские, коли отдам все это.

Отодвинув его от себя, я приказал сесть на стул, сказав, что иначе повешу его на воротах как вора и обманщика. Угроза подействовала, староста примостился на краешек стула, в любой момент готовый упасть на пол, и стал преданно смотреть на меня.

– Значится, так, – специально помолчал я несколько минут, заставляя старосту потеть и нервничать. – Даю тебе ровно год, чтобы исправиться. Если в будущем году ты станешь говорить мне нечто подобное… – Тут я прервался и спросил у него: – У тебя, кстати, сколько детей?