Этого-то мальчик и боялся.

Вода была обжигающе холодная, а як прохлаждался.

– Смелость, что ли, мою испытываешь?

Было обидно: як не понимает – это прощальная, последняя их езда.

Не стал ни просить, ни понукать. Подобрал ноги и глядел на горы, чтобы поменьше смотреть на свирепую воду.

Все вершины были белы. За зиму уродилось столько снега, что даже дедушка Виталий Михайлович удивлялся.

«С Акробатами попрощаться не придется», – подумал мальчик, глядя на сверкающую стол-гору. В пещере этой горы вот уже три, а может, и четыре тысячи лет проживало семейство Акробатов. Толстячков, стоящих вниз головой.

Головки у Акробатов маленькие, а руки и ноги длинные. Дедушка говорит: древние подобным образом, возможно, изображали умерших. Возможно! Мало ли, что возможно. А если это – летающие люди? Вот жили такие люди – летающие! Потому и на Памире очутились. А почему вниз головой летали? Смотреть удобнее.

Як вдруг пошевелился, пошел, тараня воду, которая груженый грузовик унесла бы, как игрушечный.

– Спасибо, Агей! – сказал мальчик.

Мальчик тоже был Агеем – имя, любимое эхом. Не то что у деда – Виталий Михайлович.

Агей – это для гор, поэтому Агеями были все друзья Агея: собака, як, старый вожак архаров, приводивший стадо на их ячменное поле. Был и еще один Агей.

Надежда на встречу с этим Агеем ну совсем неразумная. И почему она должна случиться здесь, на леднике? Любая точка в кольце гор годится для этой несбыточной встречи. И все же мальчик шел сюда, словно его позвали.

Они остановились на льду. Дальше – снега. Снега, завалившие пропасти, карнизами свисающие с вершин, от слова могут рухнуть.

Позвал шепотом:

– Агей!

Три года тому назад на селевом потоке, сорвавшемся с трезубой вершины, дед нашел пушистого котенка. Это был ирбис – снежный барс. Он всего пугался, мягкий милый зверушка, и Агей на ночь брал его к себе в постель. Но котенок рос да рос. Ему был год, когда он задушил старую любимую собаку Виталия Михайловича и пропал из дому.

С той поры они и не видались. Правда, летом мальчику несколько раз чудилось, что кто-то наблюдает за ним. Может, только чудилось.

Агей смотрел на белую нежную кромку снега, за которой простиралось чуть ли не самое высокое на земле небо.

В груди яка будто бы закипело вдруг. Мальчик сошел с него, пощекотал за ухом, успокаивая. Сердце дрогнуло от предчувствия.

И вот она, встреча!

В расселине, раздавив снежную кромку, появилась пятнистая башка.

– Агей! – тихонько сказал Агей. – Ты пришел.

Снежный барс улыбнулся, положил на лапы тяжелую голову и смотрел на двух Агеев, мерцая глазами.

– Спасибо, что пришел, – сказал мальчик. – Я уезжаю, но буду помнить тебя.

И он стал отходить, подталкивая своего яка, и они оба пятились, дабы не поворотиться к царствующему в хребтах спиной. Царствующие непочтительных наказывают.

Сердце радовалось: пришел! Как же он все-таки учуял, что его хотят видеть?

– Я его видел, – сказал Агей деду.

– Без ружья? – У того даже руки опустились. – Ты ходил к нему без ружья?

– Но ведь это Агей.

– А если это был его тезка?

– Нет, – сказал внук. – Это был Агей.

Он поднял тарелку и выпил бульон через край.

– Ты опять куда-то?

– К синему камню.

– Ладно, – согласился дед. – Только быстро. Пограничники звонили: машина вышла от них полтора часа назад.

Небо, глядя на Землю, как она творит горы и долы, моря и реки, деревья и травы, из одной только радости видеть чудо творения из сини своей да из облаков вылепило всего один камень – лазурит. Ну конечно, не удержало, уронило, и одна частица сотворенного небом камня – синее око величиной с хороший автобус – ухнула всего-то в полутора километрах от станции гляциологов, или попросту от домика, в котором жили ученый человек Виталий Михайлович и его внук Агей. Впрочем, случилось это несколько раньше, чем люди начали заниматься изучением ледников.

Открыл камень Агей. А потом они с дедушкой закрыли открытие.

Виталий Михайлович о науке был очень высокого мнения, а вот в разумности человечества сомневался.

«Сколько цивилизаций погубили распри и войны! – восклицал он. – Египет, Эллада, древние индийские государства, Рим! И что же? Миллионы людей, лучшие умы, снова работают на войну. Совершенствуют машину убийства».

И еще в одном укорял Виталий Михайлович человечество – в неразумной корысти.

«Покажи мы этот лазурит геологам – и начнется! Тотчас всё разворочают. Камень распилят на кусочки, увезут, шкатулок из него наделают, каких-нибудь верблюдиков. А он – чудо природы. Пусть лежит в земле, покуда люди не дорастут до мысли, что чудо должно принадлежать тому месту, где сотворено природой. Не обязательно все свозить в города. Чудо на своем месте обязательно родит иное чудо. Ну, например, придет сюда мудрый человек, посмотрит на лазурит – и осенит его счастливое открытие».