— Прав Тишо, опера не для нас, — сказала мать. — Ты уж кому помоложе отдай.

Сребра решительно толкнула дверь.

— Мне отдай, дядя Марян. Вместо отца.

Когда секретарь ушел, мать глянула на нее неодобрительно и строго выговорила ей:

— Вместо того чтобы болтаться без толку, садись-ка за учебники, готовься к лету, к экзаменам. И ни к чему тебе теплицы. Огородницу из тебя делать не собираемся.

— Опять ты за свое?

Сколько раз говорили с ней о теплицах, и каждый раз конфликт. Нет сил на эту тему снова воду в ступе толочь! Гораздо важнее найти сейчас Филиппа и предложить ему билет. Не подумает ли, что она навязывается? А-а… Пусть себе думает! Сам-то он и не сообразит пригласить ее. А что скажет Венета из звена тети Велики? Вдруг узнает, что билеты купила Сребра? Пару дней назад они встретились у канцелярии теплиц. Сребра как раз выходила оттуда.

— У зазнобушки была? На кой ляд он тебе сдался? Или надоумил кто? Ты смотри, поаккуратней. Мужик как в начальники выбьется, так откуда что берется, сразу ухарем становится.

— Филипп не такой.

— Не верь мышка кошке, а девка мужику.

— Отстань! Не за тем к нему ходила.

— А зачем, если не секрет?

— Хочу помочь ему стать решительнее: сказал «так надо», второй раз не повторяй. Для мужчины это особенно важно. С мягкотелым мужчиной никто ведь не считается.

— А для женщины знаешь что самое главное? Ты меня слушай, чего-чего, а опыта у меня хватает. Для женщины самое главное — уметь приласкать мужчину, угодить ему. Сумеешь приласкать, как ему мечталось, вот и станешь желанная.

— Чужая душа, ясно, потемки, но о Филиппе скажу, что он на своем месте. Решительности только не хватает, да мудрить любит. Но мы ему поможем…

— Давай-давай! Ты ему глаза протрешь, а он тебе в ответ хвостом вильнет. Это у мужиков коронный номер.

— Я не Таска. Я крепко — хвать! И смело вперед! Шучу, конечно. Просто жалко человека. Такой способный, умный, а один-одинешенек. Некому позаботиться, вдохновить, подтолкнуть вперед. А у меня это хорошо получается. Гляди, молодой, а уже заведующий. Вон какие буквы огромные на двери — «Заведующий», да еще и золотые.

Вечером Сребра вернулась домой радостная, взбудораженная. В кухне застала одного отца. Выхватила ложечку из его дрожащей руки, налила лекарство.

— Догадайся, с кем поеду в театр?

— Кажется, догадываюсь… Фильо хороший парень, скромный, работящий.

— Да, настолько работящий, что, кроме работы… И сегодня: удобно ли, стоит ли? Но я его убедила. Убеждала, убеждала, согласился-таки: поедет. Ха! У меня — да не поедет?

Чмокнула отца в щеку и, пританцовывая, отправилась спать.

Все было так, как мечталось: мощные юпитеры, сцена залита светом, в зале темно и тихо — комар пискни, и то услышишь, глаза людей устремлены на сцену… Одно только не так, как представлялось, — не ощущается рядом твердое мужское плечо. Филипп сидит прямо, уставился вперед, словно, кроме этой сверкающей сцены, ничего вокруг не существует. На нее — вообще ноль внимания. Держится так холодно, будто никого не хочет к себе и близко подпускать. А может быть, как раз это-то и нравится ей? Его замкнутость, сдержанность словно предупреждают: для него главное — работа. Вот и сейчас: весь отдался музыке, как на поле — делам овощеводства. Интересно, а он понимает музыку? Или только делает вид, что слушает? Нет, кажется, вправду понимает. И она доставляет ему наслаждение. А ей скучновато. Поют и поют, хоть бы что произошло, нет, все поют…

С другой стороны от нее — Тодор Сивриев. Она то и дело поглядывает на него. Вначале и он, как все, смотрел на сцену внимательно, сосредоточенно, но к середине акта глаза закрылись, сидит, однако, по-прежнему прямо и голову не клонит. Спит. В его продолговатом профиле с массивным подбородком ощущается страшная усталость. Она не заметила, когда, в какой момент в ней наступила перемена: этот человек, которого она не любила из-за горечи, обид, причиненных им ее отцу, стал ей мил.

Нужно было увидеть его именно в этом состоянии — вконец измотанным дневными делами, беспомощным, в унизительной позе спящего в театре на глазах сотен людей, — чтобы после всего, что о нем слышала, сказать себе: он же просто самый что ни на есть обыкновенный человек и человеческая усталость, слабость не чужды и ему. Она подумала, не разбудить ли его, чтобы не глядели на него с насмешкой окружающие, но не решилась: ей было жаль его.

После неожиданно родившегося в ней нового чувства она больше не следила за сценой, ее глаза неотрывно смотрели на лицо, источающее крайнее утомление, лицо человека, нагнавшего страх едва ли не на всех людей в долине Струмы: он пугал их своей неисчерпаемой энергией и беспощадностью к себе и другим.

В антракте в фойе она принялась рассказывать Филиппу о только что испытанном чувстве и, еще не кончив, увидела их — Сивриева и Милену, направляющихся к буфету. Милена в вечернем бирюзово-зеленом платье, волосы зачесаны вверх, оставляя открытой длинную нежно-белую шею. Она была настолько хороша, что все поворачивали голову в ее сторону. Сивриев, высокий, смуглый, небрежно шагает рядом с сигаретой в руке.

В тот же момент она увидела и Маряна Генкова с женой — идут навстречу Сивриевым. Насколько секретарь тяжеловесен и неповоротлив, настолько энергична, жизнерадостна и подвижна его жена.

— Сложи их, раздели пополам — и два нормальных человека, — тривиально пошутил Филипп.

— А Сивриевы?

— Там все иначе. Да к тому же я почти совсем не знаю ее.

— Ты хотел бы иметь такую… жену? — спросила Сребра, заметив, что Филипп, как и большинство мужчин, не спускает глаз с Милены.