Кивнув им, он делает Филиппу знак, чтобы тот продолжал работу, и, подождав, пока тот посадит десяток стебельков, говорит:

— Вот так и вы сажайте. Так, как он, вдоль борозды. В обеденный перерыв ты объяснишь почему, — обращается он к Филиппу. — Коротко и ясно. Очевидное не нуждается в долгих пояснениях, верно? А теперь за работу.

У Филиппа пылают уши. Небо над ним, оказывается, невероятно высокое и чистое, а воздух упоительно пахнет весной…

Сивриев достает сигарету, затягивается. Над полем вьется и тает белая прозрачная нить.

— Какие еще жалобы?

Не дождавшись ответа, он шагает через грядки, высоко поднимая колени, а с дороги уже слышится урчание заведенного джипа.

XX

С неделю мотор «Явы» барахлит, чихает, но у Симо Голубова нет времени открыть его и посмотреть, что там произошло. Вот почему и выходит он сегодня пешком.

Ранняя рань, солнце только что взошло над Желтым Мелом, но поле уже прижато душной периной зноя. После обильных ливней в конце мая небо опять серое, будто посыпанное пеплом. Сухое и мертвое, закрыто оно для земли и людей.

Симо останавливается перед выгоревшими делянками опытного поля. Давно тут не был — оставил все на совести Филиппа. Где он тут?

— Эй, не видал помощника овощевода?

— Садись, я как раз туда еду, — отвечает возчик.

Симо подсаживается к нему на телегу, и крепенькая кобылка мчит их в Яворнишково.

Сидя на доске рядом с возчиком, Симо наблюдает, как копыта лошади почти бесшумно утопают в желтоватой, точно мука, густой пыли. Это особое удовольствие — путешествовать в самой обыкновенной повозке по летним мягким дорогам. Железные колеса, словно в пене, тонут во взрывающейся пыли, все звуки исчезли, кроме песни, которую поют и поют ступицы колес.

Километр, а может, и два после Югне дорога идет на запад, а когда достигает Яворницы, вдруг сворачивает влево и петляет дальше вместе с рекой.

— Погляди-ка на богачей этих, на яворничан. — Возчик показывает кнутовищем на последние дома. — Во дворах у них — ни огорода, ни скотины. Одни цветы! И оттого они так важничают, точно каждый вечер сидят с самим господом за одним столом.

Ничего себе оценки, думает Голубов. И вправду ведь во всей околии одни яворничане не используют свои дворы ни для прокормления, ни для обогащения. И второе тоже верно: важные они, с каким-то врожденным высокомерием, по которому яворничанина узнаешь в тысячной толпе. Жители славятся какой-то надменностью (черточка знаменитого их предка-римлянина), а дворы их — своей запущенностью. Водильчане — задиры и скандалисты, моравчане — кроткие и незлобивые, хилядничане — только дай им работу и оставь в покое. Когда работа у них спорится, нет более добрых людей, однако если работа не спорится — беги от них подальше… Югненские — народ пестрый, местных там меньше, чем пришлых, поэтому и нет у них собственной физиономии. Склонность к фантазии, вероятно, была бы самой их характерной чертой, если бы не обладали ею и другие — кто в большей степени, кто в меньшей…

Это надо знать, думает Голубов, подскакивая на доске в телеге, и не только знать, но и бережно ко всему этому относиться, если не хочешь попасть впросак, как Сивриев, когда он попытался заставить яворничан работать в воскресенье (они в этот день ходят в баню и в гости друг к другу), а потом — когда произошел конфликт его с крестьянами из Верхнего Хиляднова. Но самые сложные — все-таки жители Югне…

Увидев Симо, который слезает с повозки, Филипп бросается ему навстречу. Нет, дневника и при нем не было, и в канцелярии тоже — он держал его в бараке парникового отделения. Что касается баланса, он тоже не был готов. И оставались еще помидоры, которые надо было убрать. На этих днях, может, даже завтра, все прояснится…

— Одно задумали — другое получилось, а, Фильо? Да ладно. Столько впереди у нас нового, верно? Такие сорта создадим, что все эти манипуляции с колышками сами собой отпадут. Согласен?

— И все-таки наша работа…

— И все-таки, — перебивает Симо весело, — как думаешь, выведет когда-нибудь человечество совершенный сорт — нетрудоемкий, ранний, выносливый в пору засухи и невосприимчивый к болезням? Ну, о хороших вкусовых качествах я уж и не говорю.

— Не означает ли это…

— Вот именно. Означает д о с т и ж е н и е и д е а л а, равносильное открытию женщины, обладающей всеми самыми прекрасными качествами, привлекавшими тебя порознь то у одной, то у другой. Верно? Только возможно ли достижение идеала? Не торопись, не торопись с ответом. Может оказаться, что твои вроде бы незначительные запросы труднее удовлетворить, чем, допустим, слетать на Луну и на Марс…

— Грустно.

— Грустно? Не-е-ет! Напротив. Оптимистично — и для нас, и для будущих людей. Давай представим себе, что идеальный сорт помидоров, о которых идет речь, выведен одним ударом, с первого раза. Это означало бы, что после этого н и ч е г о уж больше не будет создано! Точнее, н е б у д е т с м ы с л а ничего создавать. Что тогда делать влюбленным в сорт «Victoria» ученым и экспериментаторам? — улыбается Голубов.

Второй вопрос более деликатен и мучителен.

Упоминание имени Виктория заставляет Филиппа насторожиться. Ведь он защищает не себя, а ее — от злых языков защищает… Мир полон несправедливости, вот и ее — добрую, чуткую, беззащитную — несправедливо обижают. Его бы воля — он отдавал бы под суд тех, кто, не зная человека, возводит на него хулу и клевету…

Голубов внимательно слушает бурные эти протесты.

Филипп, Филипп, думает он, какой ты еще несмышленыш. Может, поэтому я тебя и люблю? Или, общаясь с тобой, надеюсь как-то дополнить, обогатить себя? Жаль, что парней таких, как ты, встречаешь все реже… хоть аргументы твои в пользу Виктории потрясающе наивны, а все излияния и восторги гроша ломаного не стоят в глазах г л а в н о й у л и ц ы, где всякий судит каждого, где «общественное мнение» решает все…

— Я вам докажу!..

Разговор принимает нежелательный характер, и Симо решается заочно прибегнуть к помощи бай Тишо — югненские в случае необходимости всегда используют эту крайнюю меру.