Под вечер, когда огромный письменный стол становился похожим на гору, он отпускал всех служащих и оставался один в четырехэтажном здании. В электрическом свете стены кабинета как бы сдвигались, комната превращалась в коробку, в которой он был единственным живым существом, а шелест бумаги, шорох шарикового стержня и его собственное дыхание — единственными звуками. Именно в такой обстановке он был в состоянии разобраться в причинах, предусмотреть последствия, направление действий. Он давно познал преимущество подобных бдений: в ночной тиши легче взнуздывать утомленную за день и потому более податливую мысль, загрузить ее до предела, предварительно отключившись от прочих забот.

Но и в этот раз, впрочем, как и всегда, внешний мир нашел способ напомнить о себе. Около десяти зазвонил телефон и раздался голос жены:

— Ты еще не идешь?

— Нет. Неотложные дела.

— Ты не поел?

— Вы меня не ждите.

Через полчаса она принесла ему ужин.

— К чему это? Я ж не малое дитя.

— А если язву заработаешь, кому будет хуже?

Он подсел к длинному столу заседаний, на котором Милена расстелила скатерку и поставила тарелку. Чуть отступив в сторону от стола, она сосредоточенно смотрела на него своими большими, пестрыми глазами. В свете электрической лампы в них снова возобладала желтизна. Он подумал, сколько серьезности, даже умудренности может быть сосредоточено в желтых глазах. Черные наиболее выразительно передают тревогу, беспокойство, синие — радость, полноту чувства, зеленоватые — игривую беззаботность и непостоянство, а взгляд желтых наиболее глубоко и целостно вмещает в себя и заботу о сегодняшнем дне, и мысль о завтрашнем, о том, что пока еще далеко от нас, но предстоит нам обязательно.

Почувствовав, что муж наблюдает за ней, Милена отвернулась к окну, скрестив руки на груди. Нежные, едва обозначенные припухлости над подмышками унесли его на десять лет назад, к их первой ночи. Тогда у него и в мыслях не было, что она может стать его женой: слишком красива, чтобы быть примерной супругой и хорошей хозяйкой. Кроме того, казалась и излишне эмоциональной. А это вовсе ни к чему его будущей жене. Да… не очень-то он дорожил ею тогда.

В тот вечер они впервые оказались вдвоем в его квартире, и он прикидывал, как бы управиться побыстрее, не оставляя ее на ночь. Шло время, а она не торопилась уходить, но и не позволяла того, ради чего он позвал ее к себе. Наверное, он был не слишком деликатен, потому что она вдруг вскочила и, так же как сейчас, встала у окна. Именно тогда открыл он для себя эти нежные припухлости, обнажившиеся из-под безрукавного летнего платья. Он бросился к ней, обнял, сжав ладонями мягкие, теплые бугорки, и, подняв ее, как ребенка, на руки, понес к постели… Тодор вытер руки о скатерку, встал и скованно, неуклюже шагнул к рабочему столу.

— Иди поспи хоть ты. Да и мальчика одного не стоит оставлять.

Полночь. Воздух в кабинете стал сухим, ломким на ощупь — это от света электрической лампы. Тишина утомляла, давила. Он подошел к окну, открыл его, облокотился на широкий подоконник. С верхнего края села донесся петушиный крик. Петух прокричал несколько раз, и только тогда откликнулись остальные — истинные певцы. Хриплое кукареканье первого потонуло в хоре сильных, звонких голосов. Волна «первых петухов» вскоре стихла, и на село снова опустилась тишина глубокой летней ночи… Раздастся изредка усталый вздох вола, сонный лай, далекий крик совы… Одинокая звезда вдруг прорезала небо, бросив луч в окно, и пропала в темно-фиолетовой бездне… Дышит неохватная вселенная, пульсирует, вперив глаза в него, в человека. А может быть, вовсе не вселенная ищет его, а он сам вместе со всей землей хочет быть замеченным этой вселенной. И все же он еще не человечество. Человечество в такую пору спит, спит в одной половине своего, такого короткого, земного времени.

Тодор бросил за окно окурок, посмотрел, как взметнулся от асфальта рой искр, вернулся к столу и снова склонился над белым листом бумаги. Прошел час, полтора, раздалось знакомое хриплое «Ку-ка-ре-ку-у». Да, подумал он, петух держит марку. Не начинай он первым, никто бы и не знал о его существовании, потому что и внешность его такая же, видно, невзрачная, как и голос. Но вот крикнет два-три раза раньше других — и уже не безвестный. Это его вклад в жизнь. Воистину нет лишних существ в мире. Каждая тварь является в жизнь с определенным предназначением: один запевает, другие дружным пением создают хор; одни звонко лают, приветствуя хозяина, другие молча бросаются на волка, защищая стадо или дом; одни украшают собой землю, мир, человечество, другие их кормят. А он сам? Каково его предназначение?.. Милена как-то в шутку сказала, что он обладает магнетическим свойством притягивать к себе все громы-молнии. Неужели это единственное его предназначение? Если так, то он несчастнейшее существо. Потому что человек является в мир для того, чтобы оставлять после себя радость и счастье, а не злобу и ожесточение.

Петухи старались во всю мочь перекричать друг дружку, долина дрожала от их ора, земное пространство в этот ранний час состояло сплошь из разлива их голосов.

Ранним утром бай Тишо застал его за рабочим столом: уронив голову на стопку бумаги, Тодор спал. Бай Тишо забегал к нему домой, хотел рассказать, какое настроение в селах, побитых градом, откуда он вернулся поздно ночью.

Тодор встал со стула, потянулся, распрямляя плечи, одеревеневшие мышцы.

— Есть кто-нибудь в правлении?

— Таску видел.

— Чудесно. Кофе сварит.

— Кофе не для меня. Нено — вот кто был любитель.

— Я тоже небольшой охотник, но кровь немножко разгонит. Так как?

— Ну, если уж только кровь разогнать…

Вошла Таска.

— Ты чего так рано?

— Мне сказали, что у вас в окне свет, так я подумала…

Он глянул вверх на до сих пор не выключенную лампу.

— Ну и хорошо. Вот, — он протянул ей стопку листов, — напечатай, но сначала свари нам по чашечке кофе.

Таска вышла, и он повернулся к раннему посетителю:

— Так что там?

То, что он услышал, нового не прибавляло, но в голосе бай Тишо звучала такая мука и озабоченность о судьбах пострадавших, что он посовестился его прервать и сказать напрямик, что главное в сложившихся обстоятельствах не агитация, а нечто действенное, поиск выхода из положения, над чем он и ломал голову всю ночь и что сейчас переписывает на машинке Таска. Голые слова, пусть идущие от самого сердца, не в состоянии ни накормить, ни обогреть.