— Доверяй себе! Смелее! У тебя, дева, большое будущее! Ты — не простой человек, — пророк посулил Маре трудную, но счастливую жизнь. И продолжил: — Тебя полюбит сын брахмана, и ты станешь его женой, когда он будет жрецом новой объединённой религии!

Однажды фиалковым вечером Мара доила буйволицу и отчётливо услышала голос какого-то невидимого существа. И испугалась, хотя голос был довольно приятным. На всякий случай сделала знак от злых асуров [15] . Мара вглядывалась в сумерки сквозь туман курений, которые загодя разожгла, чтобы уберечь скотину от гнуса, но никого разглядеть не могла. Голос шёл ниоткуда.

— Не бойся меня, Мара! Я тот, с кем ты была в своей прошлой жизни.

— Но кто ты? И кем я была в своей прошлой жизни? — спросила Мара и расправила брови.

— Вы, люди, подвержены времени, и для вас прошлые жизни как бы не существуют. А я вижу…

Мара пришла в тихий восторг от льстивых речей и замерла в ожидании чего-то необычного, потому что наверняка знала, что говорит с богом. Она не видела его, но чувствовала благоухание ароматной воды, притираний и благовоний для рта.

— Божественный, почему ты почтил меня своим присутствием? — волнуясь, спросила Мара.

— Ты — моя небесная невеста, изгнанная за мнимое прелюбодеяние. Я не могу соединиться с тобою, потому что мы пребываем в разных мирах, но наступит время, и мы снова будем вместе. Но для дела, которое боги задумали на Земле, ты должна ответить взаимностью сыну деревенского брахмана. Он уже видел тебя во время представления и воспылал страстью.

— Я сделаю всё, что ты скажешь, — заверила Мара. Так между ними зародилось заговорщицкое согласие.

Офонасей не знал и не мог знать, что в тот день, когда его атаковала змея, Арун и Мара, перед тем как зайти в хижину на краю рисового поля, удалились в недавно проснувшийся лес. Арун нёс корзину со змеёй и ритуальный коврик. Когда Мара, сидя на нём, с закрытыми глазами распевала заклинания, Арун, прислонившись спиной к дереву, не моргая, глядел на сжатый кулачок Мары, точно опасаясь, что она не удержит горчичные зёрна, и змея вернётся с полпути и укусит ту, кто её направила.

— Нам пора, Арун! — ободрила Мара. И они вернулись на край рисового поля. Кулачок левой руки Мары был по-прежнему крепко сжат.

Деревенский брахман, обследуя чуткими пальцами ранки на лбу укушенного ятри, обнаружил пыльцу горчичных зёрен. И подумал: «Кто-то шкодит чарами и посылает змею, чтобы…» Кто и зачем это делает, старый брахман не знал. Вслух он необыкновенно мягко отозвался о змее с девичьим сердцем, сказал, чтобы подбодрить ятри, такого бледного, будто от него всё живое отхлынуло. И балованные голопузые дети, и морщинистые старики с удивлением воскликнули: «О!» Брахман выпрямился и взглянул на то место в соломенной крыше, куда ускользнула змея. Он оказался наблюдательным. Здесь, на рисовой соломе, пыльца от горчичных зёрен тоже оставила едва различимый след. Когда Мара спросила ятри о происхождении безобразного шрама на его лице, а ятри рассказал о нём, Мара повернулась к Аруну и шепнула:

— Нам пора!

И они, поспешая, пошли к тому месту в лесу, где оставили ритуальный коврик и пустую плетёнку с открытой крышкой. Они ждали змею. Мара сидела на коврике, а Арун очарованно глядел на свою возлюбленную. Её смуглая бронзовая кожа блестела. Убогая одежда подчёркивала ладную фигуру Мары. В траве долгожданным извивом скользнула змея и заползла внутрь плетёнки. Арун захлопнул крышку и помог Маре разжать онемевшие пальцы. Зёрна просыпались на коврик.

— Ты боялся за меня, Арун, почему? — спросила Мара, лукаво поглядывая на сына брахмана.

Арун с волнением наблюдал, как нежно раскрываются и закрываются губы любимой. Они были цвета красноспелого перца.

— Ты же знал, что у этой змеи ядовитые зубы слишком далеко в пасти, чтобы причинить вред человеку.

— Укус укусу рознь… И если бы ты просыпала зёрна…

— А я волновалась за ятри, — поддразнивая Аруна, сказала Мара и улыбнулась губами цвета красноспелого перца.

Маре не пришлось изображать страсть к ятри, на чём настаивал божественный голос. Когда она видела или вспоминала ятри, волоски поднимались на всём её теле. И Арун почувствовал неподдельную страсть своей возлюбленной к белому человеку.

Вечером того дня, когда были уничтожены все змеи в пространстве, на котором слышится мычание буйволицы, Мара подошла к кибитке вождя. Кибитка выглядела усталой, будто колёса её, не зная отдыха, накрутили не одну сотню ковов. Старый нат лежал на ковре между колёсами — неподвижно, как тяжелобольной. Мара опустилась на колени.

— Змея с девичьим сердцем не умерла, — сказала Мара, чтобы сделать вождю больно.

Старый нат достал из-под подушки ожерелье и протянул Маре. Его усталая рука чуть подрагивала. И тут при свете костра Мара заметила, что амулет на груди старого ната отсутствует, — вместо него на жёстком волосяном покрове как бы невесомо покоится маленький деревянный крест.

— Что это значит? — спросила удивлённая Мара.

— Белый ятри сказал, что у дьявола нет костей, — проскрипел вождь, — и я поверил ему.

— Но где ты нашёл жреца Распятого? — спросила ошеломлённая Мара.

— Я слишком давно живу, чтобы для меня это было трудностью, — заключил Сарасака.

Тем же вечером Мара пошла в деревню через лес.

— Он будет моим, — говорила в Маре овладевшая ею страсть.

Волоски на её теле поднимались, когда она вспоминала ятри.