— Очень хорошо, миледи, — он кланяется и начинает быстро идти по коридору, его сияющие сапоги выделяются на красном ковре. В замешательстве, я следую за ним.

По крайней мере, один из нас знает, где моя комната.

Мы с Полом заперты здесь. Не зная, как связаться с Тео, если я вообще смогу это сделать. Все, что я могу сделать, это повторять имя "Полковник Азаренко".

Завтра, говорю я себе. Я смогу завтра узнать о нём, вызывать его к себе и забрать Жар-птицу Пола.

Если я не смогу...

Но нет. Я не могу об этом сейчас думать. Вместо этого я поправляю тиару на голове и притворяюсь, что знаю, что делаю.

Перевод выполнен для сайта https://vk-booksource.net

Глава 11

Позже тем же вечером, после того, как мои служанки (а у меня их три) одели меня в свободную ночную рубашку и положили меня в кровать, я разложила кусочки своей Жар-птицы на вышитом покрывале. Это была огромная кровать из резного дерева, каждое одеяло и простыня были настолько белоснежными, что создавалось ощущение, что я размышляю, лёжа на облаке.

Со вздохом я откинулась на мягкие подушки в изголовье кровати. Комната, окружающая меня, была не очень большой и не очень пышно убранной, но в ней безошибочно угадывалось богатство и элегантность. Стены и высокий потолок были покрашены в прохладный зеленый цвет медной платины. Письменный стол в углу был инкрустирован в виде виноградной лозы, настолько правдоподобной, как если бы её воссоздавала сама природа, лист за листом. Напротив кровати располагался широкий камин с глазурованной плиткой, огонь в котором согревал мою комнату.

Мои украшения вернулись обратно в бархатные коробочки к остальным.

По меньше мере, у этой моей версии были книги, несколько из которых сейчас были разбросаны вокруг меня. Многие из них были на русском, но здесь я могла читать и говорить на нём. Очевидно, память такого рода вживляется в мозг отличным от остальных воспоминаний образом.

Из того, что я могу понять, пролистав книги, если технологии развивались быстрее в Лондонском измерении, здесь они развивались гораздо медленнее. Мое окружение, казалось, больше подходило к 1900 году, чем к двадцать первому веку. Хотя некоторые вещи из этого мира казались менее развитыми в моем измерении, создавалось общее ощущение того, что я шагнула на век назад. В этом измерении, двадцать первый век просто выглядел совсем по-другому. Люди путешествовали поездом или пароходом, и даже иногда верхом или на санях. Телефоны существуют, но они такие новые, что во дворце их всего несколько и они используются только для официальных нужд, никто даже не думает о том, чтобы позвонить другу для того, чтобы поболтать. Интернет никому даже не снится. Вместо этого, люди пишут письма. Я вижу стопку кремовой бумаги, ожидающую меня на столе.

Соединенные Штаты Америки существуют, но о них думают, как об отдаленной провинции. (Я не знаю, правда это или нет, но все в Санкт-Петербурге с этим согласятся.) В Европе всё еще королевская власть, включая, конечно, Дом Романовых. Мужчина, которого все считают моим отцом, это Царь Александр V, Император Всея Руси. Насколько я могу судить, в этом измерении не было эквивалента Ленина или Троцкого. Это хорошо, потому что у меня нет желания повторять судьбу Анастасии, быть застреленной в подвале, чтобы потом все сумасшедшие женщины Европы притворялись бы мной следующие пятьдесят лет.

Собрание энциклопедий в кожаном переплете на нижней полке содержит статью о Доме Романовых. В ней я прочитала о том, что Царь Александр женился на молодой дворянке Софии Коваленко. С неё у него было четверо детей: Царевич Владимир, Великая Княжна Маргарита (то есть, я), Великая Княжна Екатерина (официальное имя для девочки, которая показывала мне язык) и наконец Великий Князь Пётр.

Моя мать умерла, давая жизнь своему четвертому ребенку.

Мама и папа всегда говорили, что беременность для неё "сложна", но я никогда не осознавала, что это означало "опасна". Здесь, понимаю я, Царь постоянно требовал еще детей, вынуждая её беременеть, пока она, в итоге, не умерла в родах младшего сына.

Они вырезали его из неё после её смерти. Я пожалела, что прочитала это.

Моя мама — ученый. Она — гений. Она сильная и жесткая, и, ладно, она может быть немного глуповата в обычной жизни, плюс она совсем её не понимает, но она всё равно моя мама. Она может дать миру больше, чем почти все, о ком я могу подумать.

Царь Александр думал, что она может предложить только наследников Престола, поэтому он, заставил её размножаться до смерти.

Я поднимаю серебряную фоторамку с ночного столика. В ней овальный портрет, слегка туманная черно-белая фотография, на которой изображена моя мама с более младшими версиями меня, Владимира и Кати. Она одета в замысловатое платье с длинным рукавом и её руки защищающим жестом обхватывают меня и Владимира, и то, как она улыбается маленькой Кате на своих коленях, говорит мне о том, что в ней есть что-то общее с нашей вселенной.

Но недостаточно. Здесь у моей матери никогда не было возможности изучать науку. Что интересовало её в этом мире? Чем она занимала свой острый, живой ум? Смотрела ли она когда-нибудь на Царя Александра с любовью и доверием, как на моего отца?

И здесь, Джози не родилась. Папа, похоже, мимолетно присутствовал в её жизни, и мне было почти невозможно это представить.

Трясущимися руками я ставлю фотографию обратно на место, я не могу вынести даже мысли о том, что случилось с моей матерью. Я падаю обратно на гору пуховых подушек и делаю медленные, глубокие вдохи.