– Оценила Родина-мать – признала и мать родная, – улыбается Валентина Фёдоровна, характеризуя таким образом в итоге свои отношения со свекровью. Что ж, сопоставление сильное – ничего не скажешь.

– Ты тут спросил, что в войну я запомнил больше всего, – отвлекает меня от разговора с женой Павел Яковлевич. – Рассказал я тебе и про первый бой, и про первых убитых, и про то, как огонь вызывал на себя, но, пожалуй, врезалось в память больше всего вот это. Две польские девушки, две сестры, со вскрытыми венами на руках. Мы лишь границу тогда перешли, первое селение польское заняли. А они, сестрёнки-то, напуганные фашистскими разговорами о том, что русские станут казнить всех поляков, и решили с собой покончить. Спасли мы с Валюшкой их. Вместе жгуты накладывали. Потом уже в Берлине от девчушек на часть письмо благодарственное пришло. Да… Сколько же всякой гадости было наплетено про нас вражьей сволочью. Это, пожалуй, пострашней их пушек и бомб. И вот подумай теперь, каким он должен быть человек наш, чтобы грязь никакая к нему не пристала?

Незаметно разговор переходит на мирное время, на сегодняшний день.

– В новый дом скоро переезжаем. Хоть и этот не плох. Но колхоз как ветеранам войны и труда предоставляет лучше. Совершенно бесплатно!

Супруги говорят о подарке колхоза в общем-то просто, не связывая столь приятный факт с предыдущим рассказом о своих послевоенных лишениях, работе без сна и отдыха, воспитании детей и уж тем более фронтовых делах. Бесспорно, они знают всему этому цену. Но славное прошлое, нынешняя беззаветная преданность родному краю стоят в их сознании в особом ряду. Ими питается гордость и величие духа, разменять которые на что-либо они никогда не унизятся.

Самый первый раз Аннушка увидела Демьяна в тот день, когда её, тринадцатилетнюю девочку, забрал из детского дома и привёз на незнакомую железнодорожную станцию Степан Будяк. Стояло солнечное летнее утро. С «дядей Степаном», робко прижимая к груди узелок с вещами, вышла она из вагона и… утонула в разливах мелодий духового оркестра и огромной толпе народа.

Степан с Анютой растерянно оглянулись и увидели, что вслед за ними с поезда сходят четверо военных. Девочке сразу бросился в глаза тот, что шёл посередине – его поддерживали под руки, – бледнолицый, перетянутый ремнями, в красивой зелёноверхой фуражке. Это и был Демьян Ефимцев, пограничник, герой Хасана.

Они хотели было посторониться, пропустить военных вперёд, но толпа сомкнулась за ними, прижала к четвёрке. Анюта оказалась совсем рядом с тем, что шёл посредине. И тут она заметила, что на груди у него – орден Ленина, а на глазах – тёмная повязка. Из рассказов, услышанных после, Анюта узнала, что орден Демьяну вручал в Кремле будто бы сам М. И. Калинин, а глаза герой потерял в бою.

Девчонкой Анюта бегала на все встречи с Ефимцовым, которые устраивались в их округе, и, вероятно, ни один мальчишка, её сверстник, не знал тогда лучше пограничную службу, чем она. И всякий раз, когда Демьян начинал рассказывать о бое у высоты 558, сердце её начинало биться неровно и сильно. Как наяву, видела она блики на стальных штыках самураев, вынырнувших на рассвете из туманной пади, безжизненный провод телефонного аппарата, который связывал пограничный наряд с заставой, картины отчаянной, неравной схватки, слышала разрывы гранат и трескотню пулемётов. На миг, в тот самый момент, когда в ногах у сержанта Ефимцова разрывалась самурайская мина, на девочку обрушивалась кромешная тьма. Но открывала Анюта глаза, и мир снова сиял вокруг неё красками. За окошком дома зеленела берёза, тянулись к солнцу в палисаднике мальвы, наливались соком в саду румяные яблоки. Мир ласкал радужным разноцветьем сидящих вокруг Ефимцова – всех, кто слушал его, но для него самого радость красок земных была закрыта навсегда. И боль сострадания пронизывала её сердце, когда солдат тяжело вздохнув, уходил со встречи.

По малолетству в те годы она не могла знать, конечно, что душа Демьяна тоскует не только по свету, но и по женской ласке, любви, которой ему испытать не довелось. Аннушка поймёт это после, когда самой придётся пройти через горнило войны, прошагать немало огненных вёрст в шинели солдата. Прошагать и снова вернуться в деревню Савино.

…Это было погожим летним вечером в первый послевоенный год. С полей тянуло запахом мяты, в лугах скрипели коростели, наяривала на «пятачке» залихватская гармошка. Деревня понемногу «оттаивала» после военного лихолетья. В Савино в тот вечер пришли на гулянку парни из дальнего села Новоалександровки. Девушки принарядились. Надела и своё лучшее платье, сшитое из голубого парашюта, и Анна. Проходя мимо соседского дома, заметила на крылечке незнакомого человека. Присмотрелась: Демьян!

Как давно не видела его Анна! Уж не чаяла встретиться: скольких людей развела за эти годы война. Она и сама намыкалась. Эвакуация, окружение, вражья неволя, побег, скитание в лесу и приют у школьной уборщицы Ульяны Стефановны Фёдоровой. Освобождение. Курсы медсестёр и форсирование Днепра. Первые раненые. Бой под Никополем. Двадцать шестой, истекающий кровью солдат, вынесенный ею из огня. Всплеск разорвавшегося снаряда, резкая боль в правой ноге и госпиталь.

В этой ужасной коловерти Анне иногда вспоминались встречи с Демьяном, и, странное дело, они будто согревали ей сердце, укрепляли дух. В госпитале она даже собралась написать ему письмо. Но куда? В начале войны она слышала, что Демьян с матерью Анной Яковлевной и младшим братишкой уехал куда-то в заволжские степи.

После госпиталя Анну из армии демобилизовали. Вернувшись в Савино, она узнала, что Степан Будяк, взявший её когда-то из детского дома, погиб. Но хата его стояла целёхонькой…

И вот – эта встреча с Демьяном. Оказалось, он тоже вернулся в родные места. В деревню его захватили новоалександровские ребята. Но и гармошка, и девичьи песни только растревожили парня, и вот, грустный, печальный, сидит он, прислонившись спиной к стене.

Сострадание вновь, как в детские годы, пронзило сердце Аннушки. Только теперь к нему прибавилось (она поняла это сразу) тепло и нежность. И девушка робко шагнула к крылечку…

Такой шумной и весёлой свадьбы, как у Демьяна и Анны, давно не бывало в этих краях. Гармонисты были с обеих сторон – с невестиной и жениховой. Веселились все. Даже дед Павло, про которого, шутя, говорили, что отец его тележного скрипу боялся и сыну тоже наказывал, не удержался на месте, когда Коля Змеевский бросил пальцы на баянные пуговки. До чего играл, окаянный! И всё поглядывал на креокую красавицу Аннушку. Забеспокоилась мать Демьяна – Анна Яковлевна:

– Удержишь ли такую приметную, сынок?