К. Судаков считался ярым и непримиримым противником коммунистов, В 1927 году, когда руководство фабрики начало перестраивать пустовавшую семь лет казарму номер 5, в результате чего из бывшего фабричного барака, состоявшего из 88 одиночных комнат и 2 больших общих кухонь, получился дом из 50 небольших отдельных квартир. Судаков неоднократно ходил смотреть на перестройку бывшего лазарета. 12 мая, в годовщину 70-летия основания «Кренгольмской мануфактуры» он сказал там же:

— Ничего не забудется! Отольются волку овечьи слезки!

Из-за шовинистического настроя К. Судаков в среде своих сослуживцев получил саркастическое определение: он больше эстонец, чем любой эстонец!

29 сентября 1939 года, когда на основании заключенного между Эстонской республикой и СССР пакта о взаимной помощи советские войска проходили через Нарву, направляясь на отведенные им места расположения баз, К. Коха ходил наблюдать за проходом войск. В упомянутый день, в 16.35, находясь на углу Петровской площади и Таллинской улицы, при прохождении механизированной колонны Красной Армии он крикнул:

— Убирайтесь назад в свою совдепию вшей кормить!

Кто вас сюда звал?

Стоявший на посту полицейский третьего участка города Нарвы (Кренгольма) Н. Филатов сделал вид, будто не понимает русского языка, и не вмешался.

После национализации а/о «Кренгольмская мануфактура» К. Коха еще три месяца проработал в фабричном управлении и перешел затем на службу в Народный комиссариат легкой промышленности. На последнем месте работы его ценили за корректное ведение дел и особенно за хорошее знание русского языка. К. Коха переводил и составлял значительную часть ведущейся с Москвой переписки.

14 июня 1941 года К. Коха покинул постоянное место жительства в Таллине, на улице Лай, 7–5, и направился в леса центральной Эстонии, где скрывался вначале в одиночестве, позднее вместе с другими командирами Кайтселийта, с которыми он был знаком по прежним временам. На службу в Омакайтсе поступил сразу после создания названной организации.

В ночь на 11 июля он был впервые назначен командовать расстрелом.

Преследованию беглецов воспрепятствовали темнота и малочисленность охраны. В отношении оставшихся на месте заключенных приговор к расстрелу был приведен в исполнение.

Яан Орг был у комдива, когда явился адъютант командира корпуса.

Старший лейтенант едва вскинул руку к козырьку и тут же посыпал вопросами.

— Генерал послал узнать, где вы находитесь и что с вами происходит! Ваша радиостанция не отвечает на позывные. Доклады тоже не поступали — где ваши связные?

Комдив успокаивающе повел рукой:

— Радиостанция еще не прибыла со старого места расположения, я не знаю, где она сейчас вообще находится. Какие я могу направлять доклады, если положение мне и самому неясно.

Адъютант достал карту и развернул ее на составленном из ящиков столе, стоявшем посредине палатки.

— Товарищ полковник, не покажете ли вы мне, где в настоящий момент находятся подразделения дивизии? Я обязан доложить генералу.

Тут комдив картинно воздел руки:

— Я не знаю, старший лейтенант, где сейчас находятся части дивизии, я могу точно сказать лишь, где они были вчера, перед тем как немецкие танки, как нож сквозь масло, прошли через боевые порядки дивизии.

Старший лейтенант строго взглянул на него.

— Товарищ полковник, — сказал он официальным тоном, — так что же, мне доложить генералу, что вы не знаете, где располагаются части вверенной вам дивизии?

— Сейчас не знаю. В течение ближайших часов должно выясниться. Обратитесь к начальнику штаба, возможно, к нему уже начали поступать донесения, тогда и узнаете поточнее.

Адъютант резкими недовольными движениями сложил карту и сунул ее в планшет. Какое-то мгновение он боролся с собой, однако продолжительное пребывание возле высокого начальства уже успело сказаться на нем, и он не удержался, чтобы не обронить собственную оценку:

— Не представляю, как можно таким образом командовать дивизией.

Комдив кивнул, и уголки его рта желчно опустились.

— Если вам когда-нибудь дадут дивизию и она попадет в подобное положение, тогда, возможно, представите, — сказал он без усмешки, но с горечью.

Яан чувствовал себя неловко оттого, что оказался свидетелем всей этой сцены, однако удалиться сейчас из палатки означало именно привлечь к себе внимание Со стороны Порхова доносились разрывы мин и снарядов. Время от времени тяжелые мины разрывались и где-то поблизости, и тогда вибрировал туго натянутый зеленый брезент, которого он стоя касался плечом.