— Боже мой! — отчаивалась Астрид. Теперь весь ее недавний словесный поток сошелся на этих двух словах.

Они некоторое время молчали. Рудольф не находил утешения для Астрид, да и едва ли это было вообще возможно. Женская психика сама защищала себя от невыносимой тяжести удара. Из того, что сказал Рууда Орг, Астрид хотя и восприняла ужасную, нависшую над ней угрозу, но еще не осознала уже свершившегося страшного несчастья, которое было необратимо.

— Я хотел попросить тебя, чтобы ты позволила мне остаться до утра, — сказал Рудольф после продолжительного молчания, и в голосе его слышалось, как смертельно он устал. — Сюда они уже действительно не придут. Тут им нечего и некого искать. К своему старику я сейчас пойти не могу, уж там-то соседа глаз не спускают. Постели мне тут, на кухне, на зорьке я уйду.

Рудольф уже некоторое время лежал на полу, свинцовая усталость вдавливала его в половицы, но сон все равно не шел. Что-то мешало, не давало уснуть, будоражило и беспокоило. Словно что-то оставалось неоконченным и требовало завершения.

Он напрягал память, пытаясь уловить ускальзывающую от него причину бессонницы. Пестрая череда событий последних дней проплывала перед его мысленным взором, прокручивалась вперед и назад, будто кинолента, но он никак не мог зацепиться за то неуловимое воспоминание. Это, несомненно, должно было быть что- то недавнее, что-то существенное — иначе память не стала бы так изводить себя. Да еще с такой силой, что подавляла безмерную тягу ко сну вконец изнуренного организма.

Рудольф лежал неподвижно, уставившись широко раскрытыми глазами в непроглядную темень. И тогда, в один счастливый миг, пришло озарение. Ну конечно! Оно пришло вслед за ним оттуда, от противотанкового рва, где он вчера ночью стоял со связанными за спиной руками, вслушиваясь в тяжелое дыхание стоявших рядом товарищей по судьбе.

До сих пор у него не было времени задуматься о том, кто же был тот, начальник Омакайтсе со столь знакомым голосом, развязавший ему руки и отпустивший его. Кто дал ему возможность спастись за несколько минут до того, как раздались выстрелы? Он точно знал, что человек этот ему знаком, но имя и лицо его ни за что не хотели всплывать на поверхность из темных глубин сознания. Это казалось даже удивительным: если бы дело касалось неприятного воспоминания, которое память, щадя себя, отказывается воссоздавать, тогда понятно. Но тут дело обстояло скорее наоборот. Человек, которого он, несмотря на все усилия, никак не мог вспомнить, спас ему жизнь Не являлось ли его прямым долгом вытащить в таком случае и имя, и лицо этого человека из-под полога забвения?!

Рудольф лежал, внутренне затаившись, так мыслям легче было нащупать верную тропку Прозрачный сумрак летней ночи заполнил кухню, за этим сумраком угадывались стол, плита, табуретка. Целеустремленным усилием воли он оживил в памяти события вчерашней ночи, хотя память и пыталась воспротивиться, отказываясь возвращаться на эту страшную дорогу. Я должен вспомнить, внушал себе Рууди, я обязан! Я не успокоюсь, прежде чем не вспомню.

И наконец — вспышка. Так это же Лээнарт Ярвис! Именно он, и никто другой. Всего тебе, Лээнарт Ярвис…

Едва Рудольф дошел в своих мыслях до этого, как тут же крепко и без сновидений уснул.

11 июля в 8.45 заведующий колбасным цехом Тоомас Пярнапуу, как обычно, пришел на работу. Исполняя временно обязанности директора предприятия, он прошел по убойному и колбасному цехам, которые в связи с военной обстановкой уже несколько дней не работали, и дал единичным явившимся на работу рабочим и служащим указания по поддержанию порядка и несению дежурства.

В 9.20 через главные ворота во двор вошел отряд вооруженных членов Омакайтсе под руководством заведующего убойным цехом К. Эринурма, Не предъявляя никаких на то оснований либо полномочий, К. Эринурм объявил Тоомаса Пярнапуу арестованным и, не вдаваясь в какие-либо объяснения, увел под угрозой применения оружия. При этом Эринурм сказал стоявшему в воротах дежурному, колбасному мастеру Л. Нурмела:

— С красным директором покончено. Отныне будешь выполнять только мои распоряжения.

Спустя два часа Т. Пярнапуу вместе с шестью другими арестованными в поселке мужчинами в сопровождении трех вооруженных членов Омакайтсе отправили на грузовике в уездный штаб Омакайтсе. Из единственного сохранившегося следственного протокола относительно Т. Пярнапуу, составленного на одном листе, явствует, что допрашивавший его К. Коха требовал от него показаний о том, при чьем посредничестве и какие именно инструкции арестованный получал от КП(б)Э и ее функционеров. Т. Пярнапуу категорически отрицал какие-либо связи с партией и утверждал, что в своей деятельности он всегда исходил исключительно из интересов дела и никакой личной пользы не добивался.

В верхнем левом углу следственного протокола рукой К. Коха проставлен неопределенный крестообразный знак.

Расстрелянный Тоомас Пярнапуу, 29 лет, женатый и отец годовалой дочери, родился в волости на небольшом хуторе Аакре. Работая летом по найму, закончил в 1931 году уездную гимназию с коммерческим уклоном. Как лучший выпускник класса, он получил по этому случаю от учебного заведения в подарок ценное издание фотоальбом «Рождение независимости Эстонии», подписанный на шмуцтитуле директором гимназии и учителями.

Призванный на действительную службу, он окончил при Объединенном военном училище годичные офицерские курсы и был уволен в запас в чипе прапорщика. После окончания службы поступил на работу в находившуюся поблизости от родного хутора поселковую скотобойню, где через несколько лет продвинулся от простого рабочего до заведующего колбасным цехом. Был ценим сослуживцами как порядочный и бескорыстный работник и точный до мелочей человек. Вне работы отличался общительностью, как хороший трубач состоял в духовом оркестре добровольной пожарной дружины поселка, последние два года также играл в танцевальном оркестре местного народного дома.