Когда Эрвин и Коротков достигли головы колонны, они увидели начальника всей этой ребячьей оравы. Им также оказалась маленькая женщина в синем берете и защитной гимнастерке, с противогазной сумкой через плечо и в черных, на низком каблуке, мальчишеских полуботинках. Завидев приближающиеся машины, она остановила своих подопечных, встала возле детей, пристально всматриваясь в огромные тупорылые грузовики, и никак не могла взять в толк, что же это такое. Когда первая машина подошла вплотную, женщина впилась взглядом в стекло кабины. Она была вся напряжена, как взведенная пружина. Казалось, она готова броситься наперерез, но и побороть страх была не в силах.

Наконец женщина в берете решилась, почти перед самым носом грузовика она выбежала на середину дороги и принялась отчаянно размахивать руками. Эрвин остановил машину. Коротков открыл дверцу и ступил на подножку.

— Товарищ командир! — громко, звонким голосом крикнула женщина. — Вы наши?

— Ох ты, горюшко-горе, да конечно же наши! — потрясенно воскликнул Коротков. — Чьи же еще?

Женщина подошла к Короткову, внимательно рассмотрела его обмундирование и петлицы и вроде немного успокоилась.

— А я уже подумала, что немцы, — выдохнула она. — Нам сказали, что немцы близко.

— Да нет тут никаких немцев, не бойтесь. Откуда же это вы путь держите и кто вы вообще такие? — спросил Коротков.

— Ленинградцы, с Выборгской стороны. Две недели назад нас эвакуировали сюда, в Старорусский район. Был приказ вывезти всех детей из города. Боялись, что Ленинград бомбить будут. Вы не знаете, на самом деле бомбили? Жили себе в пионерском лагере, пока позавчера ночью немец не выбросил десант. В лесу возле самого лагеря был большой бой, мы страшно боялись за детей, а утром пришли военные и сказали, чтобы немедленно уходили, потому что немцы уже на подходе. Еще сказали, чтобы шли на станцию Лычково, это большая станция, вроде узловая, там есть вагоны, а иначе нас не отправить.

Пальцы ее судорожно мяли парусиновый ремень противогаза. Эрвин удивленно подумал, какой это умник нагрузил эту замученную, изнуренную заботами и треволнениями худенькую женщину дурацким противогазом? Будто ей мало детей, которым на каждом шагу приходилось помогать, брать на руки, успокаивать и ободрять. Неужели кто-то и вправду решил, что будет газовая атака, как в пятнадцатом году? Но даже если так, разве пяти противогазов достаточно, чтобы спасти всех детей?

Женщина глубоко вздохнула и воскликнула:

— Товарищ командир! Посадите нас с детьми! Вы же видите, не могут они больше идти. Да я и не знаю, сколько еще до этого несчастного Лычкова! Когда мы спрашиваем дорогу, нам в лучшем случае только показывают, в какую сторону идти, никто даже не знает, далеко или близко. Я так боюсь, что мы опоздаем!

— Сколько вас? — спросил Коротков.

— У меня двести пятьдесят семь детей и пять взрослых — четыре воспитательницы и медсестра.

Коротков озабоченно покачал головой:

— Куда я вас посажу? У меня всего шесть машин. Да и нельзя мне сажать детей — я же пушки везу.

— Товарищ командир, подумайте, что с нами будет? Уже сейчас воспитательницы по очереди несут тех, кто уже на ногах не стоит. Долго ли сами они продержатся? А если прибавятся больные — что же, их в лесу оставлять? Или усесться всем вокруг пенька и дожидаться немцев? Вы просто не имеете права оставлять детей без помощи!

Коротков вытащил карту, долго и тщательно изучал ее, потом сложил и тихо проговорил:

— До Лычкова еще километров семьдесят.

— Семьдесят километров! — воскликнула женщина, и в ее голосе прозвучало отчаяние. — Вы сами-то хоть понимаете, что нам их не одолеть?

Коротков мучительно молчал.

Дети окружили свою воспитательницу, они вроде бы искали у нее защиты и одновременно оберегали ее. Эрвин видел через открытую дверцу поднятые кверху детские лица, напряженные взгляды, вопросительно раскрытые глаза, застывшие рты. С новой силой охватил кошмар. Если они сейчас оставят детей здесь, на дороге, то никогда ему не забыть этих сверкающих упреком глаз, смертельно бледных лиц, сурово и грустно сжатых ртов. Усталость, горе и дорожная пыль устрашающим образом состарили детские лица, внизу, около машины, теснилось множество странных маленьких старичков. Стало жутко.

— Товарищ воентехник, возьмем их, — тихо произнес Эрвин.

Коротков резко повернулся к нему.

— Куда мы их денем? — воскликнул он, и в голосе его прозвучало отчаянье. — Куда? Ох, горе мое — больше двухсот шестидесяти человек!

— А если часть посадить на пушки?

— Что? — на мгновение Коротков опешил. — Да ты хоть думаешь, что говоришь? Они же там куда-нибудь угодят, попадут под колеса, ты что, собираешься это взять на свою душу? Даже в кузов мы их не имеем права посадить. Представь себе, что будет, если немец на нас налетит!