Шрифт:
На основании клинической картины следует предполагать острое отравление веществами наркотического действия — метиловый алкоголь, хлороформ или антифриз.
Несмотря на экстренно проведенные меры интенсивной терапии состояние Калиничева и Лисенкова агональное, у Прищепы — потеряно зрение, у Базовского — проявления энцефалопатии.
Данные вскрытия и химико-токсикологического исследования трупов Калиничева и Лисенкова будут готовы для следствия к 9.00 27 мая с.г.
Считаю необходимым принятие срочных мер по отысканию и немедленному изъятию у личного состава разведроты возможно оставшейся спиртоподобной жидкости и направлению обнаруженного на исследование в армейскую санэпидлабораторию.
Командир 36-го ОМСБ.
* * *
Я не был пьян, а только выпивши, но меня разбирали обида и возмущение, и надо думать, очевидно оттого отказали, не сработали тормоза. Большая часть того, что ели и пили собравшиеся, — пусть это было трофейным и ничего мне не стоило — попало сюда только благодаря мне, и пластинки, которые они столь охотно, с удовольствием слушали, были подарены мной. Если бы не я, то не было бы у них всей этой еды, питья и музыки, не было бы праздника, — но никто меня не поблагодарил, даже слова доброго не сказал. Особенно же оскорбительным мыслилось предположение, что меня пригласили сюда с потребительской целью — чтобы получить продукты, вино и пластинки.
От сознания явной несправедливости происходящего мне вдруг захотелось досадить Володьке, Аделине и Натали, я ощутил желание или даже потребность совершить какую-нибудь дерзкую выходку, чем-либо поразить, ошарашить их, а затем вообще отсюда уйти.
В большом коттедже напротив, очевидно, было общежитие, располагались в нем не врачи и даже не медсестры, а, должно быть, санитарки и люди из хозяйственного взвода: прачки, шофера, повара, плотники и другой обслуживающий персонал — в больших госпиталях его набиралось до сотни. Я понял это по разудалому веселью: оттуда доносился громкий перепляс так мне знакомого с детства деревенского гулянья под частушечные выкрики. Я стоял в палисаде и слушал разносившиеся распевки. Некоторые частушки я знал, во всяком случае, слышал, другие услышал впервые. Звонкий женский голос озорно пропел:
Говорят, я не красива, Знаю, не красавица. Но не всех красивых любят, А кому что нравится. Не ходите, девки, замуж, Ничего хорошего, Утром встанешь — Сиськи набок, И она взъерошена!В комнате раздался оглушительный хохот. По законам деревенского состязательного перепева в диалог вступил мужской голос:
Меня бабушка учила, Как у девушек просить: — Голубочек, дай разочек, На руках буду носить!За столь хулиганскими и непристойными куплетами должно было следовать самопринижение, самоуничижение, поющим полагалось «поджать хвост» и с напряженным интересом я ждал, как они там дальше будут выводить свои линии. А они не унимались и озорно продолжали:
Не хочу я, девки, замуж, Ничего я не хочу. Свою русую, кудрявую, Пока доской заколочу. Оборву я всю сирень, Посажу акацию… Раньше верила в любовь, Теперь в демобилизацию.Мне тоже захотелось спеть и сплясать — уж я бы им показал! Мне вспомнился отчаянный казак, гвардии капитан Иван Мнушкин, мой сосед по нарам в Московской комендатуре, и как в ту ночь, пьяный, он с удалью и упорством плясал посреди подвала, а главное, припомнился дословно его охальный припевочный куплет с так и не проясненным для меня полностью смыслом.
И тут на меня накатило затмение. В каком-то куражном отчаянии я ворвался в круг танцующих пар, начал приплясывать, кружиться на месте, размахивая Кокиной фуражкой как платочком.
Тотчас пары прекратили танцевать, музыка закончилась, но, разойдясь, я продолжал плясать без музыки.
И, подражая Мнушкину, я горделиво плыл, двигался по кругу, где с лихим перестуком, где вприсядку, выбрасывал короткие, сильные ноги, отбивал дробь, хлопал ладонями по полу и голенищам сапог, затем, улыбаясь, довольный, поводил и умело тряс плечами, как это делают, исполняя цыганочку. Продолжая дробить, вбивая, вколачивая каблуки в красивые квадратики-дощечки немецкого паркета, я намеренно басовито заголосил на мотив известных волжских запевок:
Ты мне, милка, не в кровати Отпусти, а на весу! И держи меня за плечи: Я грудями потрясу!..Я слышал и видел, как, продолжая жевать, утробно хохотал и колыхал животом Тихон Петрович, и смеялась с набитым ртом его жена, и как, покусывая нижнюю губу, с веселым озорством смотрела на меня Галина Васильевна, если не ошибаюсь, одобрительно.
Конечно, петь такую, пусть без матерщины, но все же по существу хамскую частушку мне, офицеру, на дне рождения невесты друга, при женщинах не следовало, но я осознал это позднее, когда повел взглядом в другой конец стола и мое довольство вмиг осеклось: Аделина — она стала вся красная, затем вся белая, — с искаженным гневом, сразу ставшим некрасивым лицом возмущенно высказывала что-то Володьке. Сидевшая рядом Натали тоже недовольно выговаривала ему, а он, сжав зубы, слушал их и смотрел на меня враждебно — с ненавистью и презрением.