Шрифт:
Разбившись на две группы, начали обход быков моста. Связь должна была поддерживаться установленными заранее световыми сигналами, подаваемыми карманным фонариком с фильтром.
Группа Лисенкова отделилась вправо… Вот спина Лисенкова… Правый локоть его, положенный на автомат, отведен в сторону, левая рука покачивается в такт шагу. Строен, гибок, шагает легко, неслышно, в темноте кажется, что он не идет, а плывет. Калиничев с тремя разведчиками гуськом двинулись влево.
Последовательно изолируя опорные пункты друг от друга, подобрались к амбразуре и щелям наблюдения. Принимаю мгновенное решение: вначале хорошенько «пощекотать» немцев, а затем зажарить их как тараканов в бетонированном колодце. Я поднял руку, и но условному сигналу в амбразуру и щели наблюдения полетели дымовые шашки и гранаты, а вслед за ними в глубокий колодец залили горючую смесь и подожгли.
Минуты полторы стояла тишина, казалось, все вымерло, но вот из глубины обороны ударили пулеметы.
При отходе Лисенков, зачищая каземат после взрыва, задыхаясь от гари, дыма и вони, остановился, и тут ему на глаза попался забившийся в угол, дрожащий от страха немец. Небольшого роста, жилистый и с очень хорошей реакцией, Лисенков мгновенно сбил фрица с ног и, глядя на него в упор, негромко произнес: «Хальт! Хэнде хох!» Из разведчицкой практики доказано: орать эти слова не надо, произнесенные вполголоса, они действуют сильнее. Затем цепкими руками обхватил грузного немца, заломил ему руки за спину, связал их ремнем, зажал голову под мышкой, затолкал в пасть кляп — фрицевскую же пилотку, — и не спеша поволок из каземата наверх.
— Задание выполнено, товарищ старший лейтенант, — вскоре возбужденно, блестя глазами, докладывал Лисенков. — Немцы задохлись и поджарились, и контрольный пленный доставлен! Наблюдатель-корректировщик, гад!
Ну, молоток Лисенок! Так мы еще и с подарочком!
В насквозь промокших ватных штанах и телогрейках, озябшие до судорог в ногах, мы вернулись на КП дивизии.
Захваченный в плен унтер-офицер Альберт Клумп из Гамбурга в полном соответствии с солдатской книжкой, извлеченной из его кармана, служил в 78-й немецкой штурмовой дивизии, недавно переброшенной с другого участка фронта на смену изрядно потрепанным частям. Он оказался матерым фашистом — в сапоге был найден членский билет…
Лисенков, вытащив из сапога ложку и пристроившись в углу с котелком, ест медленно и со вкусом, а я «фалую» [10] немца по-скорому и на всю катушку. В нагрудном кармане у него находились католический молитвенник и семейная фотография. Жена ничего собой не представляла, но дети очень красивые, особенно славный — младший ребенок.
— О-ля-ля! — восхищенно восклицаю я. — Это ваша жена?.. Бесподобно! Поразительно! Она, случайно, не русская?.. Странно. Такие красивые женщины бывают только в России!.. Она просто бесподобна!.. Если бы дома меня не ждали жена и ребенок, я бы не смог… Я бы в нее влюбился и был бы не в силах отдать вам фотографии. А это ваши дети?.. Малышка просто очаровательна… А мальчик вылитый отец… Представляю, как они вас ждут!.. Пожалуйста…
10
Фалую, фаловать (жарг.) — городить глупости, пошлости, работать под простачка, невежу, уговаривать; в данном случае метод, используемый для психологической обработки пленного до допроса.
…Он отвечает мне еле слышно, продолжая икать и всхлипывая, слезы стоят у него в глазах. Я «фалую» его по-скорому, «фалую» из последних сил, чтобы снять с него напряжение и страх и сделать более разговорчивым. И пусть я пустышка и сопляк и в жизни еще не «фаловал» ни одну девушку или женщину, по части пленных опыт у меня достаточный. Я говорю ему то, что в подобных ситуациях говорил уже десяткам захваченных немцев, и пусть с произношением у меня неважно, однако я вижу: он все понимает. За полтора года я более ста немецких фраз выучил наизусть. Насчет жены и детей я, конечно, бью его ниже пояса, но такие разговоры, по определению Елагина, придумавшего их, «примитивны, но эффективны».
Возвратив ему фотографию, я выпрямляюсь, ощущая острую боль в позвоночнике, поворачиваюсь и приказываю Калиничеву, Лисенкову и Прищепе:
— Выйдите и ожидайте за дверью. Я позову.
Как только они выходят, я открываю молитвенник — это был католический молитвенник, двуязычный, немецко-латинский, — присаживаюсь перед ним на корточки и, доверительно взяв его за руку, гляжу ему прямо в глаза и читаю «Патер ностер», «Кредо», «Аве Мария», затем, понизив голос до полушепота, продолжаю:
— Я должен кое-что вам сказать по секрету. Только это должно остаться между нами. Обещаете?.. У меня бабушка чистокровная немка и к тому же католичка. В Германии Гитлер преследовал католиков, а у нас в России их жалеют. И вас могут пожалеть. Это зависит только от вас. Хочу вас по секрету предупредить: с вами будут беседовать старшие офицеры — вы должны быть с ними полностью правдивы и откровенны! И тогда война для вас закончена и ничто вам не грозит. Все зависит только от вас. Говорите правду, и вы вернетесь к семье, и все у вас будет хорошо! Пожалуйста, возьмите!
Я возвращаю ему молитвенник, часы, носовой платок и зажигалку. Унтер-офицер, подняв голову, смотрит на меня полными страдания глазами, он всхлипывает, икота у него продолжается, и слезы текут из глаз. Я похлопываю его по плечу и успокаиваю:
— Не надо! Говорите правду, и у вас все будет хорошо. Слово офицера!
Как только немца увели, для снятия напряжения последних часов — я был буквально выпотрошен допросом немца — и нестерпимой боли в спине я заваливаюсь на холодный пол и, уперев каблуки сапог в дверной порог, расслабляю все мышцы, закрываю глаза, отдыхаю…