Шрифт:
— В этот великий и торжественный день, когда лучи славы озаряют наши знамена, от всего сердца поблагодарим тех, кто сражался и выстоял на подступах к победе. Ни одно усилие солдат, моряков и летчиков, ни один героический акт мужества и самоотречения наших сыновей и дочерей, ни одно страдание наших соотечественников в плену и лагерях, ни одна их слеза не пропали даром. Вспомним тех, кто сложил свои головы за свободу и независимость, за нашу Победу. Вечная память всем, кто не дожил до этого светлого дня!
Все выпили и секунду помолчали.
Американский генерал по фамилии Линделей или Линдулей, а может, Лендулей, сообщает Астапычу о том, что у него ровно год назад при высадке во Франции погиб сын, лейтенант. Астапыч, обхватив генерала Линдулея за плечи, трется щекой о его щеку, Линдулей положил голову Астапычу на плечо, и слезы катятся из их глаз.
Все были растроганы, все умолкли. Американские корреспонденты, сразу сообразив, насколько это волнующее зрелище, повскакивали с мест, защелкали камерами, вспышки магния слепили глаза. Единственная женщина, блондинка, уже немолодая, лет за тридцать, американская журналистка Мэри Динкен, в темных очках, вскочив сзади на стул, расталкивая остальных, тоже щелкала объективом, чтобы запечатлеть этот момент.
В эту минуту офицер-баянист исполняет старую шахтерскую песню «А молодого коногона несут с разбитой головой…».
Обстановка за столом становится все более непринужденной. Предпринимаются активные попытки наших офицеров споить союзников.
Раздухарившись, Астапыч с озорной улыбкой посмотрел на Фролова, и тот, обращаясь к лейтенанту Веселову, армейскому переводчику, приказал:
— Переводи…
— Русский человек может выпить и больше литра водки, но делает он это только в трех случаях…
Подождав, пока Веселов переведет, Астапыч стал перечислять, загибая пальцы:
— Во-первых, когда он убьет медведя… Во-вторых, когда ему изменит жена и он прихватит ее с поличным. Тут уж, если даже она клянется — «милый, не верь глазам своим, а верь моей совести», — без литра не обойтись… И, в-третьих, когда чешутся кулаки…
Он сделал паузу и, когда Веселов все перевел американцам, продолжил:
— Медведя в последнее время никто из нас не убил. — Он обвел взглядом всех сидящих за столом, словно чего-то ждал. — Жены от нас далеко, и о том, что они изменяют нам, никакими данными мы не располагаем. — Он снова обвел взглядом стол. — Что же касается кулаков, то они не имеют права чесаться, когда мы принимаем друзей, наших американских союзников.
Веселов перевел, американцы заулыбались.
— Поставь графин, — пытаясь улыбнуться, зловещим шепотом приказал Фролов Астапычу. — Успеешь еще нажраться, — предупредил он. — Намек понял или повторить по буквам? Нажимай на квасок, — посоветовал он.
— А я что? — став багровым, растерянно проговорил Астапыч и отодвинул свой фужер с водкой на середину стола. — Я ничего…
Пышная брюнетка, медсестра госпиталя, исполняющая роль официантки, подливая водку в фужер, перегнулась за спиной сидящего американского офицера, низко наклонилась и задела своей большой грудью его плечо.
Американец вспыхнул и возбужденно несколько раз выкрикнул: «Вакен мазер!» или «Пакен мазер!» [32] Не зная английского языка, я решил, что это имя и фамилия командующего армией или командира корпуса, которому он собирается на нее жаловаться, однако позже я узнал, что это было всего-навсего матерное ругательство: оказалось, что не только в России, но и за океаном женщинам достается в первую очередь. Выяснилось, что ему уже два года не предоставляли отпуск для поездки домой, и то, что он мог так кричать, как я сообразил, свидетельствовало о том, что его здорово припекло прикосновение женского тела.
32
Правильно «Факен мазер» — искаженное англо-американское нецензурное выражение.
Угощали американцев по высшему разряду. Американскому генералу Линделею или Линдулею, а может, Лендулею, особенно пришелся по вкусу и так понравился грузинский коньяк с тремя звездочками, что Астапыч приказал начальнику АХЧ штаба дивизии капитану Гельману погрузить в генеральскую машину два ящика такого коньяка.
Когда же американец начал хвалить ковер на стене, полковник Кириллов предупредил Астапыча:
— Ковер числится за трофейным отделением. Не попасть бы?
Однако Астапыч уже принял решение.
— Гельман! — позвал он. — Ковер снять, скатать и погрузить генералу.
— Слушаюсь!
Спустя несколько минут четверо бойцов комендантского взвода уже снимали огромный ковер, и, аккуратно скатанный, вместе с ящиками коньяка он был погружен в багажник генеральского автомобиля.
Ординарец Астапыча, внимательно наблюдая за тем, как солдаты суетились с ковром, печально вздохнул. Гельман спросил его:
— Агафонов, ты-то почему вздыхаешь? Тебе что, жалко?
— Да нет, фрицевского ничего не жалко, — и, хитро улыбнувшись, добавил, — я просто подумал, вдруг бы американцу понравилось пианино, и представил, как мы тащили бы пианино ему в Нью-Йорке на сотый этаж.