На кухне гремела кастрюлями служанка Ольга, и сердце Стаси каждый раз замирало, отзываясь на эти звуки. На доли секунды спрессованный мозг думал, что это баба Шура привычно шумит в своем царстве. Очень грустно было возвращаться в действительность и снова внутренне сжиматься от беспокойства.

– Боже… Боже, храни ее…

Врачи уверили, что повода для беспокойства нет. Госпитализацию провели вовремя, и в первый же день прописанного медикаментозного режима баба Шура почувствовала себя значительно лучше.

На улице вечерело и, невзирая на отдернутые портьеры, в гостиной становилось темно. Но Стася не спешила включать стоящий на расстоянии вытянутой руки от нее напольный торшер. Сидела на оливковом пушистом ковре с распахнутой картонной коробкой и тоскливо перебирала старые фотографии.

Напрягая зрение, рассматривала давний снимок – Егор, Алиса, Гриша и коренастый палевый пес с длинными ушами. Больше всех уделила внимание Егору.

Долго его разглядывала. Высокий, худощавый и хмурый. Волосы такие же темные, как и сейчас. Только намного длиннее острижены, своеобразно взлохмачены и торчат в области висков.

На этой фотографии, кажется, даже собака улыбалась, только не Егор. Как всегда, взгляд исподлобья, а губы плотно сжаты. В разрез ему хохотали Гришка и Алиса.

– Почему ты сидишь в темноте?

Девочка резко обернулась на окликнувший ее голос. Хотя ей не нужно было видеть воочию его обладателя. Она и так знала, что это Аравин.

Не ждала, что он сегодня придет. И все же рада его видеть. Сердце в груди безотчетно затрепыхалось, нагоняя артериальное давление до допустимого максимума.

Невзирая на внутренний трепет, рассматривала Егора внимательным взглядом. Пыталась определить, в каком он расположении духа. Хотя вариантов у Аравина не так уж и много: нейтрален, скучающе безразличен и зловеще раздражен.

Сегодня он выглядел усталым.

– Что случилось? – спросил Егор, опускаясь на корточки рядом с ней.

Пьянящий терпкий аромат его парфюма ударил ей в ноздри. Едва удержалась от мимолетного желания податься вперед и, прикрывая веки, вздохнуть глубже.

– Мне грустно, – откровенно сказала Стася.

– Посмотри что-нибудь веселое.

– Сахаром соль не перебьешь, – со вздохом ответила девочка.

Настойчивый взгляд из-под припухших от недосыпания век Аравина прицельно устремился прямо в Стаськины широко распахнутые глаза. А она невольно кайфовала от его близости и внимания. Беспечно хотелось удерживать его подольше, несмотря на сбивавшиеся дыхание и дрожание рук.

– Из-за чего грустишь? – наконец поинтересовался он.

– Не знаю. Накатило, и все, – ее голос звучал сдавлено, как ни старалась говорить спокойно.

– Ну, с чем-то же это связано?

– Баба Шура болеет. Артем уезжает. На столе непрочитанный томик Лермонтова. В секции я самая слабая. Продолжать?

Все-таки его манера разговаривать, глядя собеседнику неотрывно в глаза, сильно смущала ее. Но она стойко держалась, позволяя себе лишь на мгновение отвести взгляд в сторону.

– Только если тебе становится легче после озвучивания этой ерунды, – прямо сказал Егор. – Правда. Вся эта ерунда не стоит того, чтобы грустить. Баба Шура не умирает. Она проходит курс лечения, который поможет ей нормально себя чувствовать в дальнейшем. Ты же видела, она, как в санатории там.

Впервые Стася услышала в его низком голосе подбадривающие нотки и, не сдерживаясь, благодарно улыбнулась.

– Немного успокоилась, моя сладкая заноза? – в ответ на ее улыбку уголки губ Аравина тоже дрогнули.

– Немного, – смущенно ответила она.

Протянув руку, Егор легко коснулся основания торшера, и мягкий свет большим кругом осветил комнату. Затем Аравин сел на край ковра боком к Стасе и осторожно взял из ее рук фотографию. Едва взглянув, весь переменился. Будто тень легла на его лицо, и взгляд потускнел.

– Чья это собака? – попыталась отвлечь его Стася.

– Это был Алисин пес. Клим, – голос сухой и холодный.

– Расскажешь мне о нем? – тихо попросила Стася.

Егор поднял на нее рассеянный взгляд. Помолчал, размышляя. Она уже привыкла к подобным паузам. Поэтому терпеливо ждала. Знала, что сам заговорит, когда будет готов.

– Да нечего рассказывать, – голос практический ровный, без эмоций. – Алиса подобрала щенка с поломанной лапой где-то в переходах. Принесла домой. Выходила. Он стал жить с нами, – фразы рубленые, короткие, нарочно небрежным тоном, но непроницаемый стеклянный блеск глаз давал Стасе понять, насколько эти воспоминания для него болезнены. – Клим носился за нами по всей округе… У него была дурацкая привычка лаять по ночам, если мы забывали оставить свет в комнате. Но было… весело. Алиса очень его любила. Мы все любили.