— Смотрите, не промотайте этих денег, — сказал капитан, — я бы на вашем месте положил их в сберегательную кассу на закваску.

— Надеюсь только, что они достались ему честным путем, — проговорил штурман.

— А как же иначе? — воскликнул капитан. — У вас, Джордж, холодное, жестокое сердце… Не будь оно таким, может быть, и вы получили бы золотой.

— К черту его золотые, — сказал ворчливый штурман, — хотел бы я знать, где он их взял и что он подразумевал, когда говорил, что деньги эти не только от него, но в равной мере и от вас. Не видал я что-то, чтобы вы деньги раздавали.

— Должно быть, — тихо проговорил капитан, — он хотел сказать, что я вложил в его сердце такие мысли. Ну, ребята, пора и по койкам, завтра мы начинаем работу в четыре часа утра.

Люди пошли на бак, а капитан и штурман спустились в каюту и стали приготовляться ко сну. Капитан поставил на стол лампу для м-ра Хэччинса и после некоторой внутренней борьбы пожелал штурману доброй ночи. Через несколько минут он уже крепко спал.

В четыре часа штурман проснулся и увидел, что капитан стоит возле его койки. Лампа все еще горела на столе, слабо борясь с лучами дневного света, которые вливались в открытый люк.

— Еще не появлялся? — спросил штурман, взглянув на пустую койку гостя.

Капитан вяло покачал головой и указал на стол. Следуя направлению его пальца, штурман увидел маленький холщовый мешочек и лежащие около него четыре с половиной пенса медью и несколько пуговиц, неизвестно на какую сумму.

— Когда мы ушли из Лондона, в мешке было двадцать три фунта фрахтовых денег, — сказал капитан, овладев, наконец, голосом.

— Ну, и что же по-вашему, случилось с ними? — спросил штурман, задувая лампу.

— Понятия не имею, — ответил капитан, — у меня все в голове смешалось. Брат — м-р Хэччинс — до сих пор еще не вернулся.

— Было, наверное, поздно, и он не хотел беспокоить вас, — сказал штурман и ни один мускул лица его не дрогнул. — Я не сомневаюсь, что с ним ничего не случилось. Не волнуйтесь за него.

— Но, очень странно, где же деньги, Джордж? — проговорил, запинаясь, капитан, — очень странно…

— Хеччинс щедрый парень, — сказал штурман, — он раздал людям пять фунтов без всякого основания. Надо полагать, он и вам даст что-нибудь — когда вернется.

— Подите, позовите сюда команду, — сказал капитан, опускаясь на ящик и уставясь на коллекцию медяков.

Штурман повиновался и через несколько минут вернулся с людьми. Столпившись в каюте, они сочувственно выслушали рассказ капитана о понесенной им потере.

— Это — тайна, разгадать которую невозможно сэр, — сказал старик Дэн, когда капитан кончил, — так что не стоит над ней ломать голову.

— Хоть мне и неприятно сказать такую вещь, — продолжал капитан, — но это — мой долг. Единственный человек, который мог взять деньги — Хэччинс.

— Что, сэр?! Этот святой человек! Да над такой мыслью можно посмеяться!

— Не мог он этого сделать, — сказал юнга, — если б даже хотел, не мог бы! Он слишком хороший.

— Это он взял двадцать три фунта, — решительно сказал капитан, — скажем, восемнадцать, потому что пять из них будут мне возвращены.

— Впадаете в тяжелую ошибку, сэр, — двусмысленно сказал Дэн.

— Вернете вы мне деньги или нет? — крикнул капитан.

— Просим прощения, сэр, нет, — ответил за всех кок, подняв ногу на ступеньку трапа. — Брат Хэччинс дал нам эти деньги за то, что мы так хорошо пели псалмы. Он так и сказал, и мы не могли думать, что деньги нажиты им нечестным путем. Да мы никогда и не поверим этому, правда, ребята?

— Никогда, — с примерной твердостью подтвердили остальные. — Это невозможно!..

Матросы поднялись на палубу вслед за коком и, облокотясь о борт, с тоской взглянули на то место, где они в последний раз видели своего благодетеля. Затем, полные грустного предчувствия, что никогда уже им не встречать такого человека, принялись за работу.

Brother Hutchins (1898)

Перевод Марианны Кузнец

Сол Кетчмэйд, хозяин трактира «Шхуна», сидел за стойкой и время от времени вставал, чтобы подать требуемое завсегдатаям, которые разделяли с ним это приятное убежище.

Сорок лет службы в матросах сделали мистера Кетчмэйда специалистом по морским делам, а пять лет управления «Шхуной» и еще одним питейным заведением — в пяти милях от «Шхуны» — превратили его в непререкаемый авторитет.