В других университетах картина была примерно та же. Такой состав студенчества, с преобладанием „интеллигентного пролетариата“ (а то и полуинтеллигентного) отличался природной склонностью к радикальным течениям, и никакие внешние меры, вроде свидетельства о благонадежности или строгого надзора со стороны полиции, не изменили этого основного факта. Отсутствие легальных студенческих организаций только оставляло свободную почву для нелегальных, а развитое в учащейся молодежи естественное чувство товарищества создавало значительные затруднения для власти при борьбе с революционными элементами в университетах» [8] .

8 февраля 1899 года в Санкт-Петербургском университете происходил торжественный акт, посвященный 80-летию учреждения. Ректор В. И. Сергеевич вывесил накануне объявление, в котором указал, что в былые годы после акта учащиеся учиняли беспорядки, врывались группами в рестораны, в театры и т. д., нередко в пьяном виде. Ректор писал, что такие поступки недопустимы и будут пресекаться полицией.

Дело в том, что в университете существовала уже устоявшаяся традиция в день основания вуза – 8 февраля – проводить шествия по Невскому проспекту с пением песен, которые, как правило, заканчивались столкновениями с полицией.

Студенты, понятное дело, восприняли это «воззвание» оскорбительным и провокационным. Во время акта учащиеся попросту освистали ректора, а потом покинули здание, отправившись на стихийную демонстрацию. Полиция преградила толпе путь к Биржевому и Дворцовому мосту, а также заблаговременно разрушила ледовые переправы через Неву, вследствие чего вся масса из сотен орущих студентов направилась по набережной к Николаевскому мосту. Когда на пути встретилась конная полиция, студенты забросали ее снежками, попав в лицо одному из офицеров. Тогда конники пошли в атаку и попросту разогнали толпу нагайками…

Это событие стало поводом для восстания. После сходки студенты заявили о прекращении занятий и выдвинули требования, в том числе о гарантии физической неприкосновенности. 11 февраля в университете началась «обструкция» на лекциях некоторых профессоров, учащиеся попросту освистывали преподавателей и срывали занятия. А на следующий день забастовали еще шесть столичных вузов, в том числе Военно-медицинская академия, Горный, Лесной, Электротехнический институты и Академия художеств. Был сформирован организационный комитет для руководства забастовкой.

15 февраля прекратились занятия во всех московских вузах, через два дня забастовка охватила Киев и Харьков. Фактически бунтовало все высшее образование! И это при том, что в газетах о забастовке ни говорилось ни слова, власти запретили публиковать информацию о ней. «Юристы I курса: объявлена забастовка, – сообщал составленный бунтовщиками бюллетень от 16 февраля. – Лекцию Соколовского слушает группа (10 чел.). Юристы II курса: была лекция Алексеева (30 человек). Юристы III курса: 17-го назначена сходка. Математики II курса: лекция Умова не состоялась. Филологи: Виноградов исполнил „свой первый долг“ – читал. Большинство студентов удалилось. 17-го предположена сходка. Естественники I курса: была лекция Сабанеева. 60 чел. ушло, 2 осталось. Второй час не читал. Лекция Курузина – 3 человека. Посылались депутации к профессорам. Объявлена забастовка. Естественники II курс. Была сходка в химической лаборатории (80 чел.). Объявлена забастовка. Лекция Умова не состоялась. Естественники III курс: состоялась сходка (30 чел.). Решена забастовка. 17-го окончательная сходка. Естественники IV курса: сходка (40 чел.). Решена забастовка. Уволенных 58 человек в ту же ночь выслали. Вечером 16-го назначена сходка в Петровской академии».

В итоге ситуация заставила вмешаться самого царя, который вынужден был отдать приказ о тщательном расследовании инцидента 8 февраля.

Однако и это остановило отнюдь не всех бастующих. Студенческая масса разделилась на «меньшевиков», которые полагали, что «оскорбление студенчества» отомщено, и «большевиков», призывавших сражаться дальше.

Апофеозом забастовки стало студенческое побоище 9 марта в Киевском университете, где разные группы молодежи сражались лабораторными предметами, кидались стульями и возводили внутри здания целые баррикады из парт и столов. Ну а когда университетское начальство в ответ постановило отчислить всех учащихся, волнения по всей стране вспыхнули с новой силой. При этом сторонники обструкции уже не считались с волей большинства, радикальные элементы все равно срывали занятия, а столовая Санкт-Петербургского университета и вовсе превратилась в забастовочный штаб, издававший письменные инструкции и бюллетень о ходе забастовки. К движению присоединились также Варшавский и Рижский политехнические институты. Полиция же, опасаясь спровоцировать молодежь на еще более сильные беспорядки, в ситуацию практически не вмешивалась. В итоге к концу марта высшее образование в стране было полностью парализовано, а экзамены бойкотированы.

30 марта толпа студентов окружила Санкт-Петербургский университет с целью воспрепятствовать проведению экзаменов, происходивших в здании под контролем полиции. Бунтовщики были оцеплены полицией и отправлены в манеж кадетского корпуса. Оттуда студентов партиями развезли по полицейским участкам, а затем выслали из Петербурга. В Московском университете к этому времени было отчислено 815 студентов, из которых 603 выслано.

По воспоминаниям современников, выселение проводилось следующим образом. На квартиру являлся околоточный, требовал немедля собрать вещи, потом сажал студента в пролетку и отвозил на вокзал. Если молодой человек не мог или отказывался купить билет, то околоточный сам приобретал его, ждал, когда отойдет поезд. Ну а потом ехал за следующим студентом.

6 апреля в Москве в Бутырской тюрьме покончил с собой методом самосожжения арестованный студент Г. Э. Ливен. Учащиеся ответили на это демонстрацией протеста, которая собрала около 200 человек и прошла от храма Христа Спасителя до памятника Пушкину, где была разогнана полицией.

Студенческое восстание произвело удручающее впечатление на чиновников, правительство и самого царя. Особенно поражал тот факт, что забастовка и откровенные хулиганства не только не находили осуждения в обществе, но, наоборот, молчаливо и даже открыто поддерживались населением. «К прискорбию во время происходивших смут местное общество не только не оказало содействия усилиям правительственных властей, но во многих случаях само содействовало беспорядкам, возбуждая одобрением взволнованное юношество и дозволяя себе неуместное вмешательство в сферу правительственных распоряжений», – говорилось в правительственном сообщении от 24 мая.