Оуэн смотрел на мальчика так, словно тот являл собой бочку пива в конце долгого путешествия, проделанного без единого глотка воды.

— Я — твой рассказчик! Я расскажу миру о твоих подвигах, поведаю всем о герое и его колесничем! Королева Мейв услышит о нас и задрожит от страха. Я сочиню величайшую песнь на свете, и люди будут петь ее вечно, и вечными станут наши имена!

Глаза его горели, голос возвысился, щеки налились румянцем. Я засомневался: не пьян ли он?

— И все это приснилось Каффе?

Олан энергично закивал головой. Рыжие волосы упали ему на глаза, и он откинул их на лоб, где они стали торчать наподобие гребня на шлеме легионера.

— Каффа сказал, что это был самый ясный сон из всех, что ему доводилось видеть. Это было послание богов.

Кухулин посмотрел на меня сквозь завесу волос. Глаза его поблескивали.

— Что ж, — сказал он, — нам ведь и в голову не придет не сделать то, что велели нам боги, верно, Лири?

Я посмотрел на него и понял, что он смеется не только надо мной, но и над Оланом, однако без всякой зловредности, и мне стало немного стыдно. Кухулин всегда своей реакцией заставлял меня чувствовать себя циничной старой вонючкой. Я попытался подстроиться под его тон.

— Пренебречь велением богов? — переспросил я совершенно серьезно. — Ни в коем случае. Это значило бы самому напрашиваться на неприятности.

Мы вчетвером стояли кружком, и я вдруг почувствовал между нами некую связь. Точнее, между троими из нас. Уже становилось ясно, что Олан оказался среди нас случайно — так, за компанию, — ведь Каффа ничего о нем не сказал. Конечно, это не значит, что я серьезно воспринял хоть слово из этой истории, однако энтузиазм Оуэна, вроде бы как ни на чем не основанный, оказался заразительным и воодушевлял. Мальчик действительно оказался… необычным. Я хотел быть рядом с ним, чтобы увидеть, что он станет делать. И вот мы вчетвером стояли кружком, Оуэн ухмылялся, как идиот, я пытался сделать вид, что дело, мол, обычное, а мальчик улыбался нам обоим уголком рта. Олан стоял вместе с нами, но не был одним из нас, хотя ему похоже, на это было наплевать, да и мне тоже. А потом Кухулин развеял чары, шагнув назад, а со стены замка, за его спиной, чей-то голос позвал нас ужинать.

Я остался в замке Куллана и в течение следующих нескольких месяцев наблюдал за Кухулином. Меня заставили это сделать не только лишь чистый альтруизм или любопытство. Когда я спросил Куллана, нельзя ли мне задержаться в его доме до тех пор, пока не заживет нога, он с улыбкой согласился и сказал, что пришлет ко мне своего лекаря. Я бы предпочел просто отлежаться в постели, пока нога не перестанет болеть, но знал, что натирание потрохами и прикладывание мышиного помета с примочками из чеснока — это та цена, которую придется заплатить за гостеприимство, поэтому с благодарностью принял его заботу. За вежливость мне воздалось сторицей. Вместо страдающего слабоумием бородатого старикашки, которого я ожидал увидеть, лекарь оказался молодым, веселым, да еще и женского пола. До приезда в Ольстер я не встречал женщин, которые бы проявляли особый интерес к медицине, однако здесь это, очевидно, было достаточно распространенным явлением. Пока целительница щупала мое поврежденное колено длинными тонкими пальцами, мы мило болтали. Через несколько минут боль утихла. Наверное, она ощутила это улучшение, поскольку, когда я уже собирался подвинуться к ней поближе, нажала на мягкую часть сустава пальцем, показавшимся мне острым ножом. Меня пронзила жуткая боль.

— А-а-а! — запрокинул я голову и треснулся ею о стену за изголовьем кровати.

— Больно?

— А ты думала, нет?!

Она улыбнулась и погладила несчастное колено. Боль начала стихать. Впрочем, стала болеть голова.

— Я знаю, в чем тут причина, — сказала она.

— Сможешь вылечить?

Она кивнула, задумчиво глядя на мою ногу.

— Смогу, но на это потребуется время, а тебе придется лежать в постели и в точности выполнять то, что я скажу.

Скрестив руки и улыбаясь, я кивнул в знак согласия.

Я пролежал в постели неделю, а она каждое утро, как мне казалось, часами мяла и вытягивала мою ногу. Затем женщина объявила, что довольна результатами, и велела мне каждый день гулять босиком по мягкой траве за стенами замка. Я расхаживал туда-сюда, вначале забавляя, а затем уже ввергая в скуку стражу. Поскольку мне больше нечего было делать, я начал наблюдать за Кухулином.

Я видел, как днем он совершенствует свои навыки, а ночью охраняет жилище Куллана. Иногда, когда мне не очень хотелось гулять и я знал, что мой лекарь с железными пальцами не видит, я составлял Кухулину компанию. Как только мальчик понял, что я не сомневаюсь в его способностях и не смеюсь над ним, он принял меня как часть своего окружения. Я вспомнил леопарда, которого, по рассказам Елены, держал на Капри Тиберий. Это не был домашний любимец — никто с ним не возился, так что он приходил и уходил, когда хотел, — но он никогда не причинял вреда тому, кто оставлял его в покое. До тех пор, пока ты не совершал ничего, что ему бы не понравилось, можно было делать все что угодно и чувствовать себя в безопасности. Большую часть дня он дремал в тени. Однако если ты производил недалеко от него неожиданный громкий звук или слишком близко бросал копье, намеренно или случайно, желтый глаз открывался и, не мигая, смотрел на тебя до тех пор, пока все не успокаивалось. Елена говорила, что рядом с ним человек чувствовал себя очень маленьким и беспомощным животным. Тиберий был к нему очень привязан, и леопард каждую ночь спал у дверей его покоев. Если бы этого зверя не отравили незадолго до покушения на Тиберия, я думаю, в ту ночь убийце Макро не удалось бы пробраться в его спальню.

Поведение Кухулина было таким же отстраненным, как у этого леопарда. Я не представлял для него угрозы, и поэтому он терпел меня, но сам по себе я его не интересовал, и он бы, наверное, даже не заметил, если бы в один прекрасный день меня не оказалось рядом.

Почти каждое утро я пробуждался с первыми лучами солнца. Я вставал и выходил из ворот. Кухулин стоял поблизости, наблюдая за окрестностями широко раскрытыми глазами. В течение всего времени, что я провел вместе с ним, я ни разу не видел, чтобы он дремал на посту, разве что мальчик каким-то образом научился спать с открытыми глазами.

Через несколько ночей Куллан смягчился, предложив мальчику освободить его от обета, но Кухулин отказался и продолжал нести стражу, пока щенок не подрос настолько, что смог занять его место. Все это время мальчик соблюдал установленный им самим режим обучения и тренировок. Иногда он немного спал в середине дня, однако мгновенно просыпался, если кто-нибудь приближался к владениям Куллана.

Вечером того дня, когда подросший молодой пес был, наконец, готов взять на себя охрану замка, Кухулин пришел ко мне.