Я снова заглянул в его глаза. Они были все того же мягкого серебристо-серого цвета, но в них таилось сдержанное напряжение.

— Можно, я здесь отдохну?

Я вдруг понял, что у него нет собственной комнаты, и сделал жест, приглашая его располагаться как дома. Он улыбнулся, подошел к моей кровати, лег, потянулся, вздохнул и мгновенно погрузился в сон.

В течение трех дней и ночей я сидел и смотрел, как он спит, иногда и сам погружаясь в дрему, но в основном наблюдая за ним и раздумывая. Он спал почти беззвучно. Время от времени он потягивался, словно кошка, до треска костей, а потом снова замирал.

За исключением семей бедняков, всех ольстерских детей забирали у матерей сразу после отлучения от груди и отдавали женщинам, которые отвечали за общинные ясли. Матери виделись со своими детьми, только если сами того хотели, а отцы обычно вообще с ними не встречались до тех пор, пока дети не становились достаточно большими, чтобы держать меч. Тогда отцы сами решали, проявить интерес к ребенку или нет. У меня никогда не было детей, и вообще никого, о ком бы я мог заботиться. Я не знаю, что значит быть настоящим отцом, не знаю, на что это похоже, но могу предположить. Это примерно должно напоминать ситуацию, когда Кухулин крепко спит на моей кровати, а я присматриваю за ним.

В Имейн Мачу мы возвратились вместе, и в течение следующих нескольких месяцев я часто его видел. Каждый раз, когда мы встречались, я вспоминал слова Оуэна и действительно ощущал связь, словно между мною и мальчиком было нечто такое, что объединяло нас. Оуэна я тоже часто видел. Какое-то время его общество казалось даже забавным, однако долго выдерживать его навязчивый оптимизм и постоянно хорошее настроение я был не в силах. Я предпочитал проводить время с Коналлом и мужчинами постарше, напиваться с ними до сентиментальных соплей, беседуя о старых добрых временах, о тех днях, когда сражения были лучше, набеги за скотом на сопредельные территории чаще, мечи — крепче, дети — уважительнее, солнце — теплее, пиво — крепче, герои — героичнее. Это были люди простые и в то же время земные, и, что еще более важно, они любили жизнь. Большую часть времени я проводил с ними. Оуэн, напротив, находил их общество скучным и пытался отвадить меня от их компании. Я подозреваю, что он хотел покопаться у меня в мозгах, но не мог этого сделать, когда я был одурманен спиртным и отвлекался на тот ор, который сходил у Коналла и других моих дружков за беседу. Оуэн просто не мог оставить меня в покое. Видимо, он решил сделать все, чтобы я был счастлив. Того, что я уже был счастлив, он просто не видел, поскольку, с его точки зрения, мое счастье должно быть другим. В итоге я был доволен жизнью, а Оуэн — нет.

Несмотря на проблему Оуэна, на самом деле проблемой не являвшейся, ведь по сути своей он был человеком добросердечным да и я не держал на него зла, я достаточно приятно проводил время, развлекаясь тем, что узнавал все больше плохих слов, участвовал в вылазках за скотом, напивался до бесчувствия, способствовал распространению слухов о сказочных сексуальных способностях людей моего племени и занимался прочими подобными забавными вещами. И ждал, пока подрастет Кухулин, впрочем, подозревая, что тот уже вырос.

Мне приходится здорово напрягаться, чтобы вспомнить следующую часть этой истории, поскольку воспоминания о ней причиняют мне боль. Я так долго старался забыть об их смехе, прятал лицо Дердры за темными завесами времени, скрывал улыбку Найзи в темных закоулках сознания, где она не преследовала бы меня с такой настойчивостью. Но память никогда не тускнеет. Разумеется, я помню все.

Кухулин присоединился к Отряду Юнцов, и некоторое время я его не видел. Я же тем временем продолжал совершенствовать свое образование. Прошло несколько месяцев. Ходили слухи, что коннотцы собирают силы для похода, но со дня своего прибытия в Ольстер я не мог припомнить момента, чтобы здесь не ходили подобные слухи, поэтому, как и все остальные, я не обращал на них особого внимания. Я помню, что меня одолела скука, так что, когда Найзи и его братья предложили мне поехать поохотиться, я с радостью согласился. Погода стояла замечательная, поездка была приятной, дичь встречалась в изобилии. Сам я почти не охотился, вместо этого удовлетворившись тем, что поражал своих друзей демонстрацией мастерства управления лошадьми. Найзи и Ардан развлекались бросанием крошечных копий, которые они называли «зубочистками», во всех кроликов, попадавшихся нам на пути, и насмехались над меткостью друг друга, в то время как Эйнли, младший из братьев, ехал рядом со мной и изо всех сил старался показать, что он выше подобных ребяческих забав.

Вскоре мы оказались на опушке леса, где нам пришлось оставить колесницы, поскольку на них нельзя было проехать между деревьями, и пересесть на лошадей. Спустя несколько минут Ардан поднял приличных размеров вепря. Мы с радостными воплями начали преследовать животное в зарослях папоротника и густых кустов дрока и в конце концов загнали его между непроходимым колючим кустарником и небольшой расщелиной, на дне которой протекал ручей. Вепрь понял, что попал в ловушку, и развернулся к нам мордой, щетина на которой вздыбилась от бешенства. Я сразу вспомнил физиономию своего друга Коналла. Наши лошади начали бить копытами, испуганные неистовыми глазами зверюги и его огромными кривыми клыками. Точно такое же впечатление оказывал на животных и Коналл.

— Давайте-ка лучше спешимся, — предложил я. — Не хочется, чтобы лошади оказались на дне расщелины, а мы под ними.

Мы слезли с коней, и Ардан отвел их за деревья. После этого мы вчетвером выстроились полукругом, преграждая вепрю путь к свободе. Я посмотрел на Найзи. Его обычно бледное лицо стало румяным от возбуждения. Он показался мне совсем мальчишкой. Я вдруг подумал, что это, наверное, его первый вепрь. А братья были еще моложе его. У меня перехватило горло, поскольку на мне лежала ответственность за этих троих детей, ведь в любую секунду нас могло атаковать свирепое животное, которое было способно с легкостью убить взрослого мужчину. Но отступать было уже поздно, кроме того, братья не послушались бы меня, даже если бы я это предложил.

— Воткните торцы копий в землю, — быстро произнес я, — и цельтесь остриями в горло. Не пытайтесь нанести удар, просто крепко держите копья.

Кабан среагировал на мой голос и ринулся вперед. Он сделал вид, что атакует Найзи, потом, в последний момент, изменил направление и кинулся на меня. Я почувствовал удар, когда он налетел на острие моего копья, а потом металл скользнул по грудине вепря, и я оказался на земле под его тушей. Я едва успел вывернуться, когда мимо моего лица мелькнул клык длиной с мою руку и острый, как нож кожевенника. Я изо всех сил старался отпихнуть от себя огромную тушу, царапая руки о жесткую щетину и задыхаясь от едкого звериного запаха. Один из клыков рассек мне предплечье, снова опустился, чуть не задев лицо, а потом отодвинулся, чтобы нанести смертельный удар. Я закрыл глаза, а потом вдруг почувствовал удар в грудь, словно вепрь подпрыгнул и снова обрушился на меня всем телом. Я не мог дышать. Я умер.