— А ты не думаешь, Дежё, что это ничтожно — обманывать кого-то?

При этих словах рука Фанчико сжалась в кулак, и что толку, что она тут же раскрылась, словно цветок, — ладонь блестела от противного пота.

— Но все-таки это ужасно: любишь одного человека, и на этом все! Строго говоря, я никогда не умел как следует распорядиться относительно женщин, а уж когда приходится лгать, это чертовски усложняет жизнь.

— Да, можно сказать и так, — еще больше сжалась ладонь Пинты.

— Беда, вероятно, в том, что я желал в одно и то же время быть аскетом и восхищаться каждой достойной восхищения женской задушкой.

Я сделал Пинте знак: довольно. Обе ладони распрямились и зааплодировали. Фальшивый звук двух непарных ладоней.

Папа и мама, обнявшись, смеялись — смеялись до слез.

Вот что могу рассказать. Мы бродили по чердаку, сопровождаемые симпатией больших добродушных пауков и пузатых кофферов. Каких только сокровищ мы не обнаружили: керамические осколки, проволочные головоломки, больше того — к нам в плен попалась совершенно целая коробка сардин! Потом Пинта нашел ролик.

— Это, наверно, какая-нибудь совсем плоская змея, накрученная на шпульку. — В его голосе испуг.

— Магнитофонная лента, — отвечает Фанчико.

— Вы испугались?

— Видите ли, если я скажу, что дама, находившаяся со мной, не моя жена, то вы согласитесь, что утвердительный ответ тут вполне оправдан.

— Это превосходно… ха-ха… что вы не его испугались, а, ха-ха, испугались жены. Как жаль, что это нельзя пустить в передачу. Великолепная стори!

— Вы ошибаетесь. Я испугался того, что, кажется, делаю что-то вовсе скверное. Не может же быть просто случайностью, что всякий раз, как я оказываюсь у другой женщины, что-нибудь непременно мешает, если не что иное, так мое собственное дурное настроение, и я подумал, что мне надо было бы исследовать поосновательней мои представления о любви — не плотской, а просто любви, — и еще подумал, что невозможно каждую женщину любить всем сердцем.

— Ну да, разумеется. Ничего, в крайнем случае мы потом все это сотрем, так что говорите спокойно. Мы после все прослушаем и что надо подправим. Итак, как же все-таки было?

— В дверь позвонили, я пошел открывать. Дама как раз была в ванной. Знаете ли, я еще не встречал женщины, которая бы так обожала купаться. И все эти штучки-мучки: «Palmolive», «Lux», «Fa»… а, ну да: «Die frische Fa», «Rexona».

— Да, да. Итак, вы открыли дверь.

— Разумеется. И сразу — пистолет, приставленный к груди: ни слова, старина, назад, назад, тихо, вот так. Голос у него был хриплый, но вел он меня назад, в комнату, ну просто ласково.

— А дама?

— Она, когда купается, не видит, не слышит: вода булькает, плещет, перекатывается на рифах грудей…

— Хорошо-хорошо, это вы расскажете попозже. Прежде всего дело. Это недурно: на рифах грудей… Не забудьте. Но как вы его обезоружили, вот о чем расскажите. Вам было страшно?

— Видите ли, когда этот господин с пистолетом потребовал денег, я твердо решил, что не дам. О чем тут же и сообщил ему. Моя аргументация представлялась мне безукоризненной: я коротко, но весьма убедительно обрисовал ему полную безнадежность его предприятия, ибо, сказал я, в лучшем случае, сударь, вам придется застрелить меня, я сказал, застрелить как собаку, сударь, — вам я признаюсь, что несколько драматизировал всю ситуацию, что, впрочем, было необходимо, потому что меня уже давно душил смех, — ну-с, а выстрел, сударь, сопровождается шумом.

— Вы не боялись, что он пристрелит вас?

— Я объяснил ему, что в его положении стрелять нелогично.

— Фантастика! Словом, так вы и болтали посреди комнаты: у него в руке пистолет, а вы все говорите, говорите, говорите…

— Вы изволили допустить несколько неточностей. Мы беседовали.

— А каким образом пистолет оказался у вас?

— Видите ли, по-моему, для каждой отдельно взятой ситуации существует, так сказать, своя хореография. Он стал вертеть пистолет на пальце, и тут мне вспомнились американские вестерны. Когда он в следующий раз крутанул пистолет, я протянул руку и фактически просто взял у него оружие.

— Но ведь тут нужна была исключительная быстрота!

— Да, конечно.

— И вы не боялись?

— В американских фильмах хэппи-энд обязателен. На это я и рассчитывал… Но когда пистолет оказался у меня и по инерции, заданной еще господином грабителем, крутанулся вокруг моего указательного пальца, я быстрее, чем следовало, отдернул руку, и оружие выстрелило. Пуля попала ему в живот.

— Да. Вам удалось обезвредить грабителя. И, как нам известно, вы тотчас сделали ему перевязку…

— Ничего подобного. Сперва я страшно разозлился. Потому что он упал на пальму, это было любимое растение хозяйки дома.

— Ну да, ну да, однако почему вы оказали ему помощь?

— Игра была окончена. Когда он позвонил к нам, вернее, к моей даме, сразу затеялась игра в ограбление, которая, согласитесь, должна иметь определенные правила, и самое непреложное из них, так сказать, суть игры — взаимная наша ненависть… в противном случае мы преспокойно сидели бы с ним на кухне, попивая пиво. Но после выстрела игра кончилась, так как он истекал кровью. Это и определило ее конец. Перевязал я его не слишком удачно, увы.