Из колонок зазвучала музыка — флейта и ударные в сопровождении тамбурина, — и прожектор выхватил из темноты женщину в блестящем красном восточном одеянии. Пританцовывая, она перемещалась по залу на цыпочках. Это была та самая бледная женщина с черной сумкой, которую Паркер увидел до этого стыдливо оправдывающейся перед арабом у входа. Но она была почти неузнаваема, и эта перемена повергла его в шок и вызвала у него стойкое отвращение.

— Вот, что я сказала этому парню, — прогремела Шэрон.

Какому еще парню?

— Что хочу, то и ем.

Танцовщица остановилась в середине зала и стала исполнять танец живота, двигая бедрами и извиваясь с невообразимой скоростью. В этом танце было что-то бездушное и механическое. В том, как сотрясалось ее тело в блестящих красных одеждах, в каждом изгибе ее рук. Это было не столько эротично, сколько зловеще и устрашающе.

— Она, скорее всего, из Скоки, — прокомментировала Шэрон, — я вижу это. Я сама из Скоки. Она так и хочет, чтобы ее кто-нибудь трахнул.

Эта фраза прозвучала так неожиданно, что Паркер на миг вообразил, что Шэрон чрезвычайно остроумна. Но уже в следующий миг он понял, что это не остроумие, а порочность. О чем она вообще говорит? Она все еще рассказывает свою историю о том мужчине, и этот монолог перекликается со звучащей музыкой.

— Он скупил мне весь бар, а потом мы сели в его машину. Она была огромная, длиной около пятидесяти футов, что-то типа лимузина. И все прохожие глазели на меня и думали — кто это? Этот вопрос витал в воздухе. И мы проехали тогда около девятисот миль. Он жил в районе О’Харе.

Возможно, танцовщица и была из Скоки. В ней не было ничего арабского. Она была уже далеко не молода и очень худа. У нее было много браслетов на руках и ногах. Женщина танцевала босиком и отбивала ритм маленькими бубенчиками на пальцах. Все ее движения были заученными. Она подошла к их столику, не спуская глаз с Паркера, встала к нему так близко, что на миг он почувствовал запах ее липкой кожи, и стала трясти бедрами.

Она выглядела очень уверенно и совсем не улыбалась, как бы говоря: «На! Я точно знаю, что ты этого хочешь». Паркер ненавидел ее и проклинал судьбу за то, что родился мужчиной.

— Классный у нее прикид, — восхищалась Шэрон, — он дорогой, настоящий арабский, это точно!

У Шэрон горели глаза. Если бы у нее сейчас был такой костюм, она надела бы его и тоже стала бы танцевать этот танец. Она уже проделывала это с мужчиной, который увез ее дальше района О’Харе на своей длинной машине.

— Мы вошли к нему в дом, и он сразу начал приставать ко мне. А я крикнула: «Прекрати!» Ты думаешь, он услышал? «А зачем ты тогда пришла сюда?» Я долго смотрела на него, а потом ответила: «Я думала, ты меня уважаешь».

На это Паркер нервно расхохотался, смотря при этом мимо Шэрон на худощавую танцовщицу, извивавшуюся перед ним. Громкая музыка заполонила все пространство. Он все еще смеялся, а Шэрон уже продолжала говорить. И Паркер понял, что музыка перекрыла жесткость его смеха. Она, скорее всего, подумала, что он просто открыл рот.

— И вот мы стоим в этой комнате. В ней кровать шириной около пятидесяти футов. А на полу ковер. Такой толстый, что я тону в нем чуть ли не по шею. Он наливает мне выпить в стакан, в котором поместилась бы целая бутылка водки, и все это время он то и дело ходит вокруг меня.

— И ты даже не представляла, чего он хотел? — спросил Паркер.

Танцовщица снова начала крадучись перемещаться по залу, извиваясь, заламывая руки, плавно изгибая пальцы и поводя плечами. Она подошла к мужчине за другим столиком. Она облизала губы, закрепила браслеты высоко над локтем и пристально посмотрела на него. Ее костюм был призван заводить мужчин, но каждый раз, когда он наклонялся вперед, танцовщица отшатывалась от него. Она была слишком шустра для откровенных прикосновений, но не настолько, чтобы избежать шипков и шлепков.

Шэрон продолжала:

— Он начал обращаться со мной более вежливо. Говорить комплименты и все такое. Я ему все еще нравилась. И он был все так же настойчив.

— Ты стояла в его комнате среди ночи вот так с растрепанными волосами и стаканом водки в руках?

— И что? — возмутилась Шэрон.

Паркер впервые видел ее возмущение. В следующий момент она улыбнулась и победно вскинула голову.

— Он был просто сопляк. Я попросила его отвезти меня домой. Что он, впрочем, и сделал.