— Да, помню.

— Отец Мартин добрый человек, но он не понимает, что неизвестность была бы для меня, куда большим испытанием, нежели дорога, — тихо говорит пан Якуб, глядя на Марысю, — где ты была, встречала нашего гостя?

— Да, его величество был столь добр что навестил нас.

— Как ты сказала, дорогая?

— Полно, Якуб, ты же сам знаешь, что королевичу Владиславу теперь никогда не стать московским царем. Так зачем из ложной преданности, которой ни ты ни я не чувствуем, обижать человека, которому мы стольким обязаны?

Едва чуть рассвело, Михальский поднял свою хоругвь и повел ее на север от Смоленска. Зачем никто не знал, а спрашивать у сотника дураков не было. Не знал о цели путешествия и Федька мерно качавшийся в седле рядом с Корнилием погруженный в свои мысли. Первый в его жизни поход выдался удачным. И в бою настоящем не оплошал, и чести добавилось, и добычей разжился. Дядька Ефим, поглядевший на справных коней с большими вьюками посоветовал даже завести для такого дела воз. И даже предложил, по старой дружбе, отвезти все в Федькину деревеньку, потому как их полк в скорости должны были отправить назад, а Федору, состоящему при царе, когда еще придется. Лемешев и прежде относился к Панину как к сыну, а уж когда сам царь пообещал, что по возвращении из похода выступит сватом к Ефросинье и вовсе воспылал к Федору родственными чувствами. Сам парень, правда, был уверен, что жениться ему пока рановато, но тут ведь не поспоришь. Тем паче, что государь бывал к верным слугам щедр, вон какой терем Михальскому отгрохал, да еще и обещал, что его молодая супруга станет придворной боярыней как приедет царица Катерина. За богом молитва, а за царем служба не пропадает!

— Чего-то ты молчаливый сегодня, — вывел парня из раздумий голос Корнилия, — прямо не к добру!

Качавшийся рядом в седле сотник, немного насмешливо смотрел на своего бывшего подопечного. Формально ставший стряпчим и побывший, пусть и недолго, царским рындой Федор был чином повыше безродного литвина. Однако Михальский, как ни крути, государев телохранитель и участник узкого круга друзей русского царя, от коих у него никаких тайн не было. Так что парень, когда его снова отправили под его начало и не подумал ничего спрашивать, а лишь вскочил в седло, приготовившись следовать за своим бывшим командиром.

— Меня вчера не было, — продолжал Корнилий, немного подвинувшись к Федору в опасении от лишних ушей, — все ли ладно сделал?

— Угу, — односложно отвечал парень.

— А друг твой как?

— Мне Эйжбета, не говорила.

— А мне все равно, каково ей пришлось, я тебя за Романова спрашиваю!

— Да ладно все получилось, Корнилий! У него теперь только и разговоров что о ней.

— Вот и хорошо.

Какое-то время они продолжали ехать молча, но Федька долго не выдержал и спросил:

— Это из-за Лизы?

— Ох, Федя, что у тебя за манера, сам ведь все знаешь, а все одно спрашиваешь! Да, из-за нее, а то вьется твой Мишка вокруг рейтарского обоза, того и гляди беда будет. А таки и волки целы и овцы сыты.

— Наоборот.

— Чего наоборот?

— Волки сыты, а овцы целы.

Михальский какое-то время непонимающе смотрел на Панина, а потом раскатисто рассмеялся.

— Эх вы, волки, как вас самих эта овечка не съела!

— Какая овечка?

— Да Эйжбета!

Федька немного обиделся на слова Корнилия, а потом припомнил лукавую и немного насмешливую улыбку девушки и ее выбивающиеся из-за чепца кудряшки. Ярко-красные губы, казалось так и просящие поцелуя, и встряхнул головой как от наваждения.

— Что, хороша девка? — Спросил с грустной улыбкой, правильно все понявший литвин, — смотри, парень, польские девушки что огонь, могут согреть одинокое сердце, а могут всю душу выжечь пожаром.

— Хороша Маша да не наша, — беспечно тряхнул головой парень в ответ.

— Вот и правильно!

Какое-то время они ехали молча, но Федька не смог долго молчать и снова спросил:

— А как ты догадался что у Веселухи охрана столь мала будет?

— Да откуда бы ей большой там взяться? — Вопросом на вопрос ответил Корнилий и, видя что Панин не понимает, продолжил, — ну вот сколько в Смоленске польского гарнизона было?

— Перебежчики сказывали тысячу двести душ, — отвечал Федор.

— Ну так вот, стена длиной в шесть верст, а в ней три пролома длинною все три, положим в версту. В каждом проломе сколько по-твоему жолнежей билось?

— Не знаю, — пожал плечами парень, — у Шейнова вала самое малое две сотни ратных было, а в других местах и того более.

— Возьмем на круг, что везде по двести. Стало быть, половина гарнизона в проломах. Еще две сотни — гусары в резерве и что у нас остается?

Федька усиленно пытался сосчитать, но дело шло худо, а его наставник продолжал.

— Едва четыре сотни на пять верст стены, а там ведь еще девять воротных башен и тринадцать глухих. Если у каждых ворот, хотя-бы по десятку, считай сотни нет. В прочих башнях еще полсотни. Стало быть, на одного караульного более десяти саженей стены оборонять и где тут управиться?