Кредиты на военные нужды отпускались и министерством финансов и последними двумя Государственными Думами достаточно широко.

В чем же дело?

Наши заводы медленно выполняли заказы по снабжению, так как требовалось применение отечественных станков и машин и ограничен был ввоз их из-за границы. Затем – наша инертность, бюрократическая волокита и междуведомственные трения. И, наконец, правление военного министра Сухомлинова – человека крайне легкомысленного и совершенно невежественного в военном деле. Достаточно сказать, что перед войной не подымался вовсе вопрос о способах усиленного военного снабжения после истощения запасов мирного времени и о мобилизации военной промышленности!»125

Сухомлинова после начала войны не пинал только ленивый – и большей частью заслуженно (учитывая специфический метод подбора кадров, применяемый Николаем, удивляться этому не приходится). Но именно отсутствие станков от него не зависело. Дело военного министра – размещать заказы, а не выполнять их.

Е. Прудникова пишет: «Начиная с 1910 года казенные заводы регулярно проваливали военные программы, и Россия вступила в Первую мировую войну абсолютно к ней не подготовленной. Мобилизационного запаса снарядов хватило на четыре месяца, а потом русские солдаты с тоскливым ужасом слушали немецкую канонаду, на которую им нечем было ответить. Мобзапас винтовок был около 5 млн штук, при том что число мобилизованных первой очереди насчитывало 7 млн человек. Уже к ноябрю 1914 года дефицит винтовок достигал 870 тысяч, а промышленность могла дать не более 60 тысяч штук ежемесячно. Люди были, но не было оружия.

„Выручили“ – если можно так сказать – частные военные заводы. Они-то снаряды давали, но… в три – пять раз дороже, чем казенные. Созданное весной 1915 года Особое совещание по обороне распределяло заказы с щедростью необыкновенной – надо полагать, что и „откаты“ там были экстраординарные. Московское текстильное товарищество Рябушинского официально имело 75 % чистой прибыли (а сколько неофициально?). Но это еще скромненько, а у тверской мануфактуры было уже 111 %, меднопрокатный завод Кольчугина принес за 1915–1916 годы свыше 12 миллионов прибыли при основном капитале в 10 миллионов. Капиталисты наживались на войне с редкостным бесстыдством…»

А что же «хозяин земли русской», имевший полную власть над своими подданными? А ничего! Начальник Главного артиллерийского управления генерал Маниковский привел в своих воспоминаниях диалог с царем следующего содержания.

«Николай II: На вас жалуются, что вы стесняете самодеятельность общества при снабжении армии.

Маниковский: Ваше величество, они и без того наживаются на поставке на 300 %, а бывали случаи, что получали даже более 1000 % барыша.

Николай II: Ну и пусть наживают, лишь бы не воровали.

Маниковский: Ваше величество, но это хуже воровства, это открытый грабеж.

Николай II: Все-таки не нужно раздражать общественное мнение»126.

Тем не менее даже «чистое» «общество» не оценило лояльности монарха и радостно приветствовало его отречение в феврале 1917 года, продолжая грабить страну уже без него.

За все расплачивалась армия – мобилизованные и кое-как обученные, но при этом основательно битые русские мужики. Сразу после начала Первой мировой войны в городах царил патриотический энтузиазм. На улицах собирались толпы митингующих, попутно громили немецкие магазины… Газетчики изощрялись в выражениях «верноподданного» патриотизма. В деревнях же все было иначе.

«Свой протест и нежелание воевать многие ратники и ополченцы, подлежащие явке для отбытия повинности, выразили тем, что вообще не явились к освидетельствованию на призывные участки. Только по Ардатовскому уезду Симбирской губернии в списках не явившихся на призывные участки в первые дни мобилизации 1914 года значилось 222 человека… Всего, по сведениям Управления Казанского военного округа, на сборные пункты в начале августа 1914 года не явилось без уважительных причин 22 700 человек. Кроме того, заявили себя больными 173 809 человек, или 28,4 % всех призываемых по 14 уездам округа… О том, что заявления о болезни носили характер предумышленной симуляции, видно из следующего: при общем числе (указано выше) заявивших о болезни, 40 % из них подали заведомо ложные сведения, и только 45,9 % переосвидетельствованных были признаны негодными к военной службе»127.

Дальше продолжалось не лучше. Вот как оценивал состояние армии близко стоявший к военному делу председатель Государственной думы Родзянко: «Справедливость требует указать, что симптомы разложения армии были заметны и чувствовались уже во второй год войны. Пополнения, посылаемые из запасных батальонов, приходили на фронт с утечкой 25 % в среднем, и, к сожалению, было много случаев, когда эшелоны, следовавшие в поездах, останавливались ввиду полного отсутствия состава эшелона, за исключением начальника его, прапорщиков и других офицеров».

Вот лишь один, наиболее характерный случай массового оставления воинской части. «В сентябре 1915 года из Симбирской дружины ополчения, находившейся в Ашхабаде, было направлено 300 солдат в 158-й пехотный запасной батальон. Из этих 300 солдат к месту назначения прибыли всего три человека при пяти конвойных. Остальные 297 человек сбежали, из них 166 человек прибыли в Ардатовский уезд. Командир батальона просил ардатовского исправника принять меры к розыску и возвращению в батальон солдат, самовольно оставивших службу»128.