И тут меня удивил Томаш Дифуила Тенрейру. Мне казалось, что он еще более неловок, чем Володя, я имею в виду в разговоре с незнакомыми людьми. Но он, наоборот, не отводя глаз, глядя им в лица, сказал, что считает своим долгом представиться им и представить своего друга Володю Гавриленко, что он приносит свои глубокие извинения, что он и Володя понимают весь ужас того, что произошло, но надеются, что Олин отец и Олина мама знают, что Володя и он ни в чем не виноваты, что это просто несчастный случай, к тому же инспирированный (он так и выразился: инспирированный) Олей, перебежавшей улицу в непоказанном месте.

Папа слушал все это неприязненно, с каменным лицом. С ним говорил Фома, но папа сразу же повернулся к Володе и отвечал так, словно к нему обращался Володя, а не Фома:

— Мы с женой уже слышали о том, что вы каждый день посещаете больницу. В этом нет никакой нужды. Мы не собираемся подавать на вас в суд. Мы заранее отказываемся от всякой компенсации. Но если по закону вы должны понести наказание, то в этом случае мы не станем вас защищать. И еще. Не хочу скрывать, что знакомство с вами ни моей жене, ни мне не доставляет никакого удовольствия.

Он думал о Володе и Фоме совсем как Вика. Он думал, что они сюда ходят, чтоб откупиться от меня мармеладом.

Володя молчал и только водил по лицу скомканным платком. А Фома нахмурился и ответил еще более вежливо, чем прежде, но резко и мужественно:

— Мы еще раз просим принять наши извинения. Нам обоим сейчас очень стыдно. Но не за себя, а за вас. За то, что вы способны без всяких оснований подозревать других людей в низких намерениях…

Я ничего не могла понять. Фома говорил так и такими словами, как будто читал все это по бумажке. Как будто он все это сочинил заранее. Но, может быть, он и в самом деле сочинил это заранее на тот случай, если встретится с моим папой? Но тогда, выходит, он догадывался, что папа может так отнестись ко всему этому? Выходит, что он ожидал этого?

— Пойдем, Володя, — предложил Фома.

И они ушли.

А мама быстро взглянула на папу и сказала:

— Нехорошо.

Больше о Володе и Фоме мы не разговаривали, а разговаривали о том, как я себя чувствую, и не тяжело ли мне лежать неподвижно, и не хочу ли я заварного крема, который мама приготовила для меня и принесла в фарфоровой чашке с крышкой, о том, удобно ли мне читать лежа, и не нужно ли мне принести книг; но мы все помнили, что говорил папа, и что говорил Фома, и как вытирал Володя лоб и щеки скомканным платком, и как мама сказала: «Нехорошо».

Мама присела на край моей кровати, а папа на стул.

Они сидели молча, и девочки молчали.

А я вдруг покраснела почти как Володя и тоже стала вытирать лоб носовым платком. Я вспомнила сначала будто бы об очень простой вещи. О том, почему Володя почти каждый день приходит в больницу. Ведь я понимала, что это он приходит ко мне.

Но сейчас я вдруг подумала, что он ко мне приходит не просто, а потому, что я ему нравлюсь. И я вдруг покраснела и возмутилась, потому что это нехорошо, он уже взрослый, уже на третьем курсе. Сколько же это ему лет? Незаметно загибая пальцы, я стала подсчитывать. В девятом классе ему было пятнадцать лет, в десятом — шестнадцать, а сейчас, выходит, девятнадцать, а может, и все двадцать. И усы у него…

И все равно эта мысль меня уже не покидала. Я также раздумывала о том, сколько лет было Наташе Ростовой, когда на балу с ней танцевал князь Андрей. Андрей Болконский был, несомненно, старше Володи, он уже был, кажется, полковником. А Наташе Ростовой… Я не помнила.

А уже на следующий день я очень волновалась, что Володя не придет, потому что папа его обидел. И думала, что я, конечно, никогда не смогу полюбить человека, который настолько старше меня, но все равно хорошо, что я ему так понравилась, что он, может быть, в меня даже влюбился.

Если бы я уже могла ходить… На костылях. И поехала домой. Я бы дома не задерживалась. Я бы вышла на улицу и села в троллейбус через переднюю площадку. Старый дяденька с таким выражением на лице, какое бывает, когда увидишь визжащую собачку с поджатой лапой, предложил бы мне сесть на его место. Но я бы отказалась. Я бы сказала: «Сидите, сидите, пожалуйста». Тогда бы он спросил: «Ты едешь в поликлинику?» И я бы ответила: «Да, да, конечно».

Но в действительности я бы поехала не в поликлинику, а в зоопарк. Мне очень хочется в зоопарк. Весной у папы был свободный день после дежурства в редакции, а я не пошла в школу. Мне нужно было пойти в поликлинику и сделать анализ крови. В моей старой школе очень строго следили за тем, чтобы у всех учеников были анализы крови. И мы с папой сначала вместе поехали в поликлинику, а потом решили поехать в зоопарк.

Было жарко и прекрасно. И в зоопарке вовсю цвели удивительнейшие каштаны. Там растут замечательные каштаны, не такие, как везде, не с бело-розовыми свечками, а с густо-розовыми, даже красными, даже буряковыми, или, как выражаются в книгах, бордовыми, и это так красиво, что, если бы я не стеснялась людей и зверей, то просто визжала бы от восторга.

Звери весной воспрянули духом и смотрели на нас с большим любопытством: как это нам удалось с самого утра освободиться от работы и от школы и гулять вдвоем по зоопарку. Других посетителей было совсем немного. В основном это были бабушки с порученными им дошкольниками. И бабушки эти изо всех сил старались привить детишкам страх и нелюбовь к живой природе. Они им объясняли: «Вот, Петенька, волк. Он тебя скушает, если не будешь слушаться бабушку». «Вот, Машенька, лев. Он тебя проглотит, если не будешь проситься на горшочек».