Голос

Аннотация

Говорить с ней, когда паршиво, говорить с ней, когда хорошо. Её голос – посох, без которого хромаешь и падаешь. Но однажды придётся встать на ноги и идти без опоры, чтобы найти счастье. Однако мало его найти. Нужно его сберечь.

Алана Инош Голос Аннотация: Говорить с ней, когда паршиво, говорить с ней, когда хорошо. Её голос – посох, без которого хромаешь и падаешь. Но однажды придётся встать на ноги и идти без опоры, чтобы найти счастье. Однако мало его найти. Нужно его сберечь. – Привет, Леночка. Приятный день сегодня... Знаешь, осень мне всё больше нравится. Особенно сентябрь, когда ещё тепло и довольно сухо. Бабье лето – лучшая пора. Дышится чудесно. В массивных чёрных наушниках на круглой голове, правильную и изящную форму которой подчёркивала короткая стрижка, прозвучал голос: – Да, хороший денёк. Ты хоть погуляла? – На балкон нос высунула только. Работы много. – Надо гулять, Дана. Тем более, что погода шепчет и деньки стоят хорошие. Не упускай их. – Я постараюсь, Лен. Работу вот только разгребу чуть-чуть. – Ну да, ну да, знакомые обещания... – Нет, правда. Завтра точно выйду на улицу. – Ну, смотри... Давши слово – держись. Та девочка всё так же приходит? Рука легла сзади на длинную, хрупкую шею, массируя и прощупывая позвонки тонкими пальцами с короткими овальными ногтями. – Да. Сегодня должна прийти. В четыре. А у тебя там как дела? – Более-менее. За тебя вот только беспокоюсь. Как там в песне поётся? « Мне сверху видно всё – ты так и знай» . – Знаю, что беспокоишься. Я постараюсь тебя не подводить. – Ну, вот и умница. Мягкий сентябрьский день дышал в приоткрытую балконную дверь. Шуршал транспорт, звенели детские голоса во дворе, соседка сверху разговаривала по телефону. Не вслушиваясь в чужой разговор, Дана закончила свой, сняла наушники и принялась гладить и ерошить очень короткие, как атласная шёрстка у таксы, волосы. Это успокаивало. Полное её имя было Даниэла. По отцу – Кёлер, по матери – Летникова. Их интернациональная семья распалась, едва ей исполнилось шесть лет. Мать вернулась с ней в Россию, здесь Дана выросла и получила высшее образование. Только лет пять назад, после смерти матери, она возобновила общение с отцом через всемогущий интернет, пару раз ездила в Германию – в гости к нему и его новой семье. Работала она удалённо в компании по производству программного обеспечения. Трудилась Дана над созданием синтезаторов речи – голосовых «движков» для машинного чтения текста. Звонок в дверь прорвал тонкую плёнку задумчивости. Торопливый поиск тапочек не увенчался успехом: опять её беспокойные ноги скинули их и отбросили куда-то далеко под стол. Прошагав в прихожую в носках, Дана спросила через дверь: – Кто? – Дан, это я, – прозвенел девичий голосок. Щёлкнули замки. Шуршание пакета, тонкий запах туалетной воды. Шестнадцатилетняя благоухающая весна переступила порог, и Дана посторонилась, пропуская её в квартиру. – Привет, Даночка. Я тебе тут продукты принесла. – Маш, ну зачем? – Дана проследовала за девушкой на кухню, от смущения у неё задеревенела шея и плечи. – Считай это платой за уроки, – засмеялась та. – Ты мне помогаешь, я – тебе. Дана нашла бумажник, открыла, перебирая купюры. – Сколько ты потратила? Я отдам. – Не надо, – беззаботно сказала Маша. Но Дана не могла беспечно обращаться с личными средствами девчонки-школьницы. Та подрабатывала – раздавала на улице рекламные буклеты, но много ли этим заработаешь? Пакет увесисто опустился на пол, а Дана достала из бумажника деньги и сунула себе в карман домашних штанов – с тем расчётом, чтобы потом незаметно подложить их Маше. – Ладно, пошли заниматься. – Может, сначала чаю попьём? Я не обедала ещё... – Да, Маш, конечно, – вспомнив о гостеприимстве, согласилась Дана. – Хозяйничай. Ты знаешь, где что лежит. – Я по-быстрому. Бутеры нарежу какие-нибудь. – Давай. Маша звякала посудой, хлопала дверцами шкафчиков и холодильника, и Дане казалось, будто на кухне порхает яркая, сыплющая вокруг себя огненные искры жар-птица. Изящная и милая, легкокрылая райская птичка с задорным хохолком. Засвистел чайник на плите. Поступь Маши была неслышной, точно она скользила в паре сантиметров над полом, но запах чая и колбасы волной катился перед ней. – Так, готово. Я сделала бутеры двух видов: с колбасой и с паштетом. Сахар тебе в чай не клала. – Угу. Спасибо, Маш. Улыбка рвалась наружу, трепеща крыльями, но губы Даны лишь немного изгибались и чуть заметно подрагивали. Ощущение праздника, беспричинное и дурашливое, накрывало её всякий раз, когда Маша приходила, и ничего с этим поделать было нельзя. Пару минут они молча жевали. – Как дела, попрыгунья? – спросила Дана всё-таки без улыбки, но с теплом в голосе. Маша отпила глоток, поставила кружку. Дане чудилось чайное тепло, исходившее от влажных губ девушки. – Ничего, нормуль. Контрольная завтра по алгебре. После чая с бутербродами Дана наконец настроилась на серьёзный лад, прогнав легкомысленную стайку бабочек-улыбок, и они приступили к урокам, уделяя особое внимание алгебре. Дана занималась с Машей математикой, информатикой и немецким; юная знакомая жила на соседней улице, а встретились они случайно – во дворе, когда Дана гуляла и дышала воздухом, следуя неизменному совету Лены. Когда Маша собиралась домой, Дана тихонько сунула деньги за продукты в карман её куртки. Кажется, жар-птица не заметила – выпорхнула за дверь. И сразу стало холодно, пусто и грустно без неё. – Привет, Ленок. Скучаю по тебе. Ты не представляешь, как. – Ну, ну, не раскисай давай. Это кто там носом хлюпает, а? – Прости, больше не буду. – То-то же. – У Машки завтра контрольная по алгебре. Натаскала её по теме, как могла. Надеюсь, напишет. – Она хорошая девочка. – Да... Хорошая. Очень. – Сходи, погуляй всё-таки. Моцион тебе необходим. – Да, Лен, сейчас схожу. Только ещё немножко твой голос послушаю. Скажи ещё что-нибудь, пожалуйста... В квартире вкусно пахло: тётя Наташа опять напекла пирожков. Шумел пылесос, урчала стиральная машина. – Осторожно, пол мокрый! – Да я уж поняла, тёть Наташ. Уже поскользнулась, – усмехнулась Дана. – Тихонько там, не расшибись! – Порядок, тёть Наташ. Спасибо вам. Прогулка её взбодрила, ноющая боль в пояснице прошла. Сидячая работа, чтоб её накрыло, перевернуло и сплющило!.. Тётя Наташа, закончив домашние хлопоты, засобиралась. Дана предложила ей чаю перед уходом, и та не отказалась. – Это можно. Это мы с удовольствием. Пирожки оказались с картошкой и грибами. Ещё тётя Наташа принесла абрикосовое варенье и тыкву со своей дачи. – Я потом приду, пирог из неё тебе испеку. Пусть пока лежит. – Спасибо, тёть Наташ... Ей только и оставалось, что говорить «спасибо» – бессчётное число раз. Деньги добрая женщина брать отказывалась, хотя Дана могла заплатить. Заработка ей хватало. – Ладно, моя хорошая, спасибо за чай. Пойду я. Береги себя тут. – И вы себя берегите, тёть Наташ. До свиданья... Спасибо вам ещё раз. Запищало напоминание: «Физкультминутка». Встав из-за компьютера, Дана включила музыку, подвигалась в быстром темпе: бег на месте, наклоны, махи руками и ногами, повороты туловища. Нужно было разогнать кровь и размять затёкшую спину. В приоткрытую балконную дверь веяло свежестью, в воздухе пахло дождём. Вечер осенней дымкой обнимал фигуру в свободных джинсах и массивных ботинках. Звякнули ключи, ложась на своё постоянное место на полочке в прихожей; куртка соскользнула с худощавых плеч, обтянутых облегающим джемпером. Струя воды зажурчала в ванной, а на плите шумел чайник. – Привет, Леночка. Что-то я вчера в зале перестаралась, квадрицепсы болят жутко. – Ну, зато стресс сняла. – Это точно. – А вообще говоря, ты слишком много работаешь. – А что мне ещё остаётся? – Сходи с Машей куда-нибудь. – В смысле? – Ну, погуляйте... В кафе посидите. Тебе надо развеяться. – Лен, ей шестнадцать лет. И она – моя ученица. – Да я ни на что не намекаю, если ты о том самом. Но она уже больше, чем ученица, разве ты не чувствуешь? Думаю, ты уже можешь считать её другом. Она не откажет, вот увидишь. – Думаешь, стоит? – Тебе надо общаться с живыми людьми. Вылезай из своей берлоги не только в спортзал, в парикмахерскую, к зубному и на прогулку во двор. Не замыкайся в себе. – Лен... – Тебе нужен живой человек. Глоток нормального общения. Давай, пригласи её. Всё будет хорошо. Они вышли из кинотеатра под мелкий дождик. Дана подняла капюшон куртки, а Маша открыла предусмотрительно захваченный с собой зонт, взяла её под руку, и они медленно пошли по сырому асфальту. – Странно, да? – усмехнулась Дана. – Что – странно? – Машина тонкая рука шевельнулась, перехватила руку Даны поудобнее. – То, что мы пошли именно в кино. – Ну... Тебе так захотелось. А я не против. – В голосе Маши слышалась улыбка, она прильнула к Дане плечом. Они зашли в кафе, выпили по чашке кофе с пирожным. Соединили прогулку с уроком – говорили по-немецки. Когда Маша не знала, что сказать, она принималась читать детские стишки, причём с таким драматическим выражением, будто это был монолог Фауста. У Даны от смеха уже болели все лицевые мышцы. – Нас народ за иностранок принимает, – хихикнула Маша. Она пошла ещё дальше: изображая акцент, спрашивала у прохожих, как пройти в театр, в библиотеку, на вокзал. Когда люди начинали всерьёз объяснять дорогу, Дане оставалось только сдавленно фыркать в сторонке, натягивая капюшон на лицо. – Лен, можно, я сегодня расклеюсь немножко? Я не очень часто ною и жалуюсь, но сил уже нет. – Отдохнуть тебе надо, вот что. Перерабатываешь... – Работа тут ни при чём. Да и если не работать, то чем заниматься? Я же с ума сойду, не зная, куда себя деть. Работа – что-то вроде лекарства и заполнителя времени. И твой голос... Он лечит душу. – Но это не может продолжаться вечно, Даночка. Ты не сможешь всю жизнь опираться на него, как на костыль. В один прекрасный день ты пойдёшь на своих ногах, без подпорки. Надо жить. Идти дальше. – Я не могу отпустить этот костыль. Не могу... Не получается. – А ты попробуй. – Не могу. Падаю. Боюсь, без костыля мне ещё рано. Она сорвала наушники и откинулась на спинку кресла. Лена никогда не обижалась, если разговор вот так прерывался. Потом они возобновляли его как ни в чём не бывало – с того места, на котором остановились. Лена всегда всё понимала. И у неё на всё был мудрый, ободряющий и ласковый ответ. – Дан, можно, я останусь у тебя на ночь?.. Не хочу идти домой. Сегодня жар-птица была не такая, как всегда. Тихий, усталый голос, пёрышки потускнели, занималась невнимательно, будто её мысли витали где-то далеко. – Что-то случилось, Маш? – Давай, я ужин тебе приготовлю. Загремела посуда, захлопали дверцы шкафчиков, холодильник тоже открывал свои недра: Маша брала то одно, то другое, хлопотала, крутилась на кухне. Шуршала упаковка, стучал нож, звякнул противень для запекания. Запахло варящейся гречкой. Жар-птица притихла у окна; Дана мягко тронула девичьи плечи, тяжёлый узел великолепных густых волос. – Что такое, пташка? Я могу чем-то помочь? – Разреши мне просто остаться у тебя. Не могу сейчас отца видеть. Дана не решалась выпытывать подробности, просто кивнула. Ужин был готов: куриные голени с луком в сметане, гречка с грибами. – Здорово готовишь, Маш. Вкусно очень... Спасибо. – Да я всего несколько блюд и умею пока. Самое простенькое. – Ну, если это для тебя «самое простенькое», то я преклоняюсь. Потому что я даже яичницу могу испортить, хотя куда уж проще... Вечер дышал снегом. Холодное стекло, морозный воздух и грустная жар-птица на грани слёз. Дана не лезла с расспросами: захочет – сама расскажет. – Ты не обращай на меня внимания, работай. Я не буду тебя отвлекать. Я прилягу, можно? Голова что-то болит... – Да, Маш, чувствуй себя как дома. Располагайся, где тебе удобно. Сосредоточиться было трудно: мысли тревожно крутились около Маши. Поработав с час, Дана вышла на кухню – то ли чаю заварить, то ли просто постоять, увязнув в странном, мучительном бездействии. Лёгкие шаги – и голос: – Ты чаю хочешь, Дан? Давай, я заварю. – Спасибо, пташка. Мысли мои читаешь. – Улыбка всё-таки прорвалась, и Дана не жалела, что отпустила её на волю. Аромат чая разлился по кухне под струёй кипятка из чайника, звякнула крышечка, сверху мягко легло полотенце. – Мама умерла. Похороны были вчера. А у отца, оказывается, есть женщина. Он начал с ней встречаться, ещё когда мама болела. Скрывал от нас. Он сказал, что не будет пока приводить её домой, хочет соблюсти приличия – типа, траур. А я вот думаю: к чему поддерживать эту видимость, если мыслями ты всё равно с ней, а не с мамой? – И ты сказала то, что думаешь? – Ну да. Хотелось поймать её в объятия, прижать к себе, но Дана не решилась. – Соболезную, Машенька. Я знаю, каково это. Чайную горечь молчания прервал телефонный звонок. Маша пробормотала «извини» и вышла в прихожую. – Да. У подруги. – Её голос звучал сухо, отрывисто и устало. – Останусь ночевать. Всё нормально, приду завтра. Нет, утром не буду домой заходить, от неё – сразу в школу. Всё, пока. Снова лёгкие шаги, стук кружек о стол. – Отец звонил. Я не могу сейчас на него смотреть. – Я понимаю, Маш. Оставайся, сколько нужно. – Спасибо тебе. Это не золотое пёрышко коснулось щеки, это мягкие губки к ней прильнули, и Дана очутилась в облаке тонкого девичьего аромата – свежей, здоровой кожи, чистых волос, туалетной воды и чая. – Я не могу, Лен. Нет, не потому что нам не о чем разговаривать. Головка у неё отнюдь не пустая, она умница. И красавица, следует признать. Сердечко светлое и доброе. Но она ещё ребёнок. У неё вся жизнь впереди, а моя уже кончена. – Отставить такие разговоры, Дана! Ты же обещала меня не подводить, вот и не подводи. – Прости, я постараюсь. Я сдержу слово. – Умница. И попробуй пореже со мной разговаривать. Так не годится. Ты же знаешь, что я – просто голос, и ты разговариваешь сама с собой. – Да, я знаю, что ты – грёбаный чёртов голос, и что я сама придумываю твои ответы! Я знаю! Но я не могу, не могу, Лен... Я, наверно, уже рехнулась. – Начинай понемножку меня отпускать, родная. Уже четыре года прошло, это немалый срок. Ты должна рано или поздно это сделать. Жизнь не закончилась, хотя тебе сейчас и трудно это осознать и уложить эту истину у себя в душе и сердце. Но пройдёт время – и боль утихнет. – Я не могу сейчас в это верить. – Да, пока не можешь. Но ты сама знаешь, что так будет, потому что заставляешь меня говорить тебе всё это. Это не я, это ты себе говоришь, пусть и моим голосом. Ты умница, ты сильная, у тебя всё получится. У тебя всё будет хорошо. И давай-ка бросай курить, зря ты опять взялась за сигарету. – Ты права, Лен. Абсолютно. Жалею, что опять начала. Я брошу. Наушники тихонько стукнули о стол, Дана откинулась в кресле. Дымок поднимался над пепельницей, кофейно-никотиновая горечь сухо стискивала горло. Лена озвучивала аудиокниги, оставив после себя множество файлов со своим голосом – достаточно, чтобы на их основе создать голосовой движок. О том, чтобы предложить его своему работодателю, Дана даже не думала; она долго и кропотливо, слово за словом, делала его для себя, чтобы потихоньку сходить с ума тайком от всех – разговаривать с собой голосом Лены, умершей четыре года назад. Сигарет уже не было на столе – только кофе. Из колонок тихо звучал голос Лены – одна из начитанных ею аудиокниг, а мягкие ладошки жар-птицы лежали сверху на руках Даны. Она всё узнала, и теперь тёплые капельки падали на кожу – все те слёзы, которые Дана не выплакала и похоронила в могиле вместе с брошенным на гроб комком земли. – Машенька... Ну всё, всё. Спасибо тебе... Спасибо, что поплакала за меня. Но не надо больше. – Дан, не уезжай, пожалуйста... Я очень тебя люблю... – Девочка... Пташка моя маленькая. Жар-птица моя ясная... Это пройдёт. У тебя всё будет замечательно, поверь мне. Я знаю. – Без тебя – не будет! – Это ты сейчас так думаешь. Через шестнадцать часов она сидела в кресле самолёта, уносившего её в Германию, а в ушах её звучал голос Лены: – Всё правильно. Ты умница. Иногда боль так до конца и не проходит, но притупляется. И можно научиться жить с ней. Её голос переходит в тихий шёпот, который уже не мешает чувствовать радость. Самолёт благополучно сел, и солнце заблестело на зеркальном щитке её широких тёмных очков. Спускаясь по трапу, одной рукой она скользила по перилам, а в другой сжимала складную белую трость. На земле она её развернула. Её проводили в здание аэропорта, а там её локтя коснулась большая мужская рука, и она услышала голос отца: – Привет, детка. Рад тебя видеть. Он говорил по-немецки, и она ответила на том же языке, приподняв уголки губ: – Здравствуй, пап. Спасибо, что встретил. Я тоже рада. Дождь барабанил в окна холостяцкой однокомнатной квартирки, от чашки кофе поднимался тёплый, уютный аромат. Упаковка круассанов зашуршала под пальцами и порвалась. Хрустнув поджаристой корочкой и отхлебнув кофе, Дана открыла личные сообщения на форуме. Какая-то девушка писала: «Здравствуйте. Я могу ошибаться, но мне кажется, мы знакомы. Если это что-то для вас значит, мой позывной – Жар-птица. Если это ни о чём вам не говорит, тогда прошу прощения за ошибку. Просто можете не отвечать на моё сообщение». Сердце ёкнуло, тронутое золотым пёрышком, и Дане пришлось открыть дверь на лоджию, чтобы сделать глоток пропитанного сыростью воздуха. Вернувшись к компьютеру, она написала без обиняков: «Маша, это ты, что ли?» Получилось прямолинейно и грубовато, она забыла поздороваться, но сообщение уже улетело во всемирную паутину, булькнуло камешком – не поймать и не исправить. Шесть лет прошло, а как будто вчера на кухне пахло гречкой и куриными голяшками в сметане, крепким чаем и недорогой девчоночьей туалетной водой. Сколько ей сейчас? Двадцать два? Обворожительная молодая девушка в самом расцвете. К чему ей понадобилась эта усталая особа в чёрном (ага, уютном) свитере-балахоне, с унылым надломом в осанке, горькими морщинками у рта и блёстками седины в аккуратном ёжике? «Да, Дана, это я. Я не сразу решилась тебе написать, хотя узнала тебя... Я рада, что ты меня помнишь». Помнила ли Дана? Жар-птица всегда жила в её груди – где-то рядом с сердцем. Иногда жизненные будни с их проблемами и заботами заслоняли её ясный, тёплый образ, но он никогда не исчезал – как маленькое фото, бережно хранимое в старинном медальоне. Мостик, перекинувшийся между ними сейчас, был слишком узким и шатким для огромной тучи слов, чувств и мыслей. Если все они враз ринутся по нему – устоит ли он, не рухнет ли под напором? Поэтому Дана выпустила только маленькую, пробную группку парламентёров: «Привет, Машенька. И я рада тебя встретить. Как у тебя дела?» Маша уже отучилась и устроилась на работу по специальности. Трудилась она социальным работником – ухаживала за стариками на дому. Её отец женился на той женщине, и Маша съехала из родительской квартиры, снимала теперь обшарпанную двушку на окраине города с двумя приятельницами – бывшими сокурсницами по колледжу. Остывал забытый кофе, черствел надкушенный круассан. Дождь кончился, и Дана щекой ловила солнечное тепло, улыбаясь в проём балконной двери. Пусть морщинок уже не изгладить, но осанка выпрямилась, плечи расправились, грудь дышала. С первым же шагом по твёрдой земле её сразу охватил сырой, пронзительный ветер. Неприветливо встречала её погода в родном городе – хмуро, раздражённо. Холодное небо было ей не радо, но ласковая волна знакомого голоса окутала Дану облачком солнечных мурашек. – Привет... Замёрзла? Лето у нас нынче совсем не летнее выдалось. – Лето там, где ты, – улыбнулась Дана. Из такси они вышли уже под хлещущий ливень. Хлоп-щёлк – раскрылся зонтик. – Возьми. А я твой чемодан понесу. – Маш, ну куда ты! Вымокнешь же. – Дана едва успела поймать заботливую жар-птицу за руку и накинуть на неё свою куртку. – Да тут всего два шага до крыльца, – зазвенел серебряным бубенчиком Машин смех. – Не сахарная, не размокну! Поднимаясь по лестнице, Дана поймала прядку её волос. Они теперь вились пышной копной крупных и пружинистых, озорных кудряшек: Маша сделала «химию». Дождь не успел сильно намочить локоны, но прохладная влага щекотно коснулась пальцев Даны. Снова смешок: – Подожди, сейчас придём домой – тогда и будешь меня изучать. Она ускользала, как юркая пташка, и щебетала так же. Дверь захлопнулась, щёлкнули замки, Маша сбросила туфельки, засуетилась, потащила куда-то чемодан Даны. – Девчонки на работе, а я сегодня отгул взяла. Пить не хочешь? Может, водички, соку? Проходи вот сюда, на кухню... Туалет вот здесь, слева от тебя. – Да постой ты, попрыгунья, – засмеялась Дана. – Хоть на минутку угомонись, дай мне тобой полюбоваться. Она стояла с протянутыми к Маше руками. Молчание, лёгкие шаги босиком – и мягкие ладошки коснулись её ладоней, легли в них. Пташка попалась – Дана наконец-то могла ощутить тепло её тела сквозь ткань платья, изгиб её спины, движение лопаток. – Ты всё та же. Нисколько не изменилась, птаха. – Дана дышала совсем близко от Машиной щёчки, а дыхание девушки в свою очередь улыбчиво щекотало её. Они стояли щекой к щеке, не целуясь – просто вслушиваясь друг в друга. Дане хотелось медлить, смаковать, тянуть это мгновение, переполняясь солнечным теплом, и она придерживала этот порывистый кудрявый огонёк на месте. – Погоди, – пробормотала она, почти касаясь губами Машиного уха. – Дай мне ещё минутку. Мне нужно... осознать. И Маша поняла, почувствовала её состояние и замерла – горячая, как уголёк, в этот прохладный и хмурый день. – Ты прекрасна, Машенька. Какая же ты... Чтобы знать о том, что она прекрасна, не требовалось ни зрение, ни специальные программы-чтецы. Маша доверчиво прижалась, уткнулась, её объятия окрепли и стиснулись, и Дана наконец зарылась губами в щекочущие пружинки её упругой шевелюры. Ладони впитывали гибкое изящество точёной спины, а мысль скользила ниже. Думать о том, какие у неё бёдра – шёлковые, нежные – было смертельно сладко. Коснуться и умереть. А если представить себе, что они раздвинутся и обхватят плотно, горячо – с ума сойти. Упасть на колени и молить о пощаде. – Да, водички, пожалуй, было бы неплохо глотнуть, – сипло и глухо проговорила Дана. И добавила с хмельным смешком: – Похолоднее. – В холодильнике минералка с газом... Будешь? – встрепенулась Маша. – Давай. Хотя нет, лучше чаю... горячего. Жар-птица лучезарно засмеялась: – Так ты определись поточнее: горячего или холодного? – Сама не знаю, чего хочу, – сглотнула Дана. «Вру: знаю. Тебя хочу». Мысль эта обожгла изнутри, но озвучить её она не смела: боялась спугнуть пташку, показаться пошлой. И опять, как когда-то давно, захлопали дверцы шкафчиков и холодильника, до Даны долетали волны воздуха от носившейся по кухне волчком Маши. – А у меня есть чем гостей дорогих попотчевать!.. Мясо... запечённое в духовке. – Стук блюда о стол. – А к мясу – винцо... сухое красное! – Многозначительно-игривое уточнение, стук донышка бутылки. – А ещё конфеты шоколадные, фрукты заморские... Ой! Это Дана, шагнув вперёд, раскрыла объятия, и Маша в них с разбегу угодила. И притихла, пичужка пойманная, прильнула, а сама дышала легонько, отрывисто. И сердечко колотилось в груди. – Машенька... Жар-птица моя. – И губы Даны, потянувшись вперёд, наткнулись прямо на атласно-мягкий ротик, утонули и растаяли в его нежности, в его сладкой искренности, атаковали и проиграли – и сдались на его милость. Вино согревало и раскрепощало, прогоняло сырую промозглость дня и скованность души и тела. Жар-птица раскинула золотые крылья во всей красе и доверчиво дарила всё: длинные гладкие ноги, гибкую талию, податливую под ладонями Даны грудь, разгорячённую шею с бьющейся жилкой, страстно и ненасытно целующийся ротик. Её кудрявая грива разметалась по подушке, бёдра оказались точно такими, как Дана и представляла – нежными и шёлковыми, а внутри она была влажная и горячая. Оставалось только ловить губами стремительное биение жилки на шее и бормотать, как в бреду: – Маша... Машенька. Прекрасная моя... – Привет, Лен. Уже целую вечность с тобой не разговаривала, так что новостей накопилось порядочно. – Ну-ка, выкладывай! – Да ладно, кого я обманываю... Тебе же «сверху видно всё». – Видно. Но тебе нужен этот разговор. Я слушаю тебя. – Ладно. В общем, мы с Машей планируем её переезд ко мне. Официальное предложение руки и сердца она уже получила и дала согласие. Освежает и подтягивает свой немецкий и с гордостью носит статус невесты. Не знаю пока, как скоро удастся всё уладить, но... Теперь точно всё будет хорошо. – Ты давно это знала сама. – Мне нужно было время, чтоб поверить, чтоб убедиться. А то, что с Машкой так всё сложилось – это, наверно, чудо. Сказочно редкое. Как жар-птица. Мне не верилось, что так бывает. Что так действительно может быть. – Береги эту пташку. Не выпускай из рук. Держи и согревай у сердца. – Держу, Лен. Держу крепко. – Вот и хорошо. А теперь закрой программу. Думаю, она тебе уже не нужна. – Спасибо тебе. Твой голос и так звучит в моём сердце. 9-11 июля 2017